АШПИ 
Nelyubin P.G. Between Nihonjinron and Western Religion: The Problem of the Identity of Japanese Christians of the Meiji Period
Сведения об авторе. Нелюбин Павел Геннадьевич, аспирант кафедры всеобщей истории и международных отношений Алтайского государственного университета, г. Барнаул.
Аннотация. В статье делается попытка выяснить, как навеянная давлением Запада и последующим ростом националистических настроений в Японии теория об уникальности японцев (нихондзинрон) повлияла на идентичность японских христиан периода Мэйдзи. Автор замечает, что, несмотря на повышенный интерес к нихондзинрон после Второй мировой войны, нельзя отрицать факт ее развития в предыдущие годы. Мы ограничили хронологические рамки периодом Мэйдзи, так как данный период известен как активным проникновением христианства в умы японских подданных, так и подъемом националистических настроений, которые христианству обычно противопоставлялись.
Автор проводит обзор литературы, посвященной нихондзинрон, демонстрируя ее слабые стороны и неоднородность. Далее автор приходит к выводу, что идентичность японских христиан неоднозначна и нуждается в разделении как минимум на две основные категории. Так, даже несмотря на главенство идеологии кокутай, противопоставляющей себя всему «западному», многие японские христиане смогли адаптироваться к ней. Другие, приверженцы «традиционных» конфессий христианства, не смогли полностью адаптироваться к условиям кокутай и стали частью культурной и политической оппозиции.
Ключевые слова: нихондзинрон, христианство в Японии, идентичность японских христиан, кокутай, период Мэйдзи
Summary. The author tries to figure out how the nihonjinron theory influenced the identity of Japanese Christians during the Meiji period. The author notes that, despite the increased interest in nihonjinron after World War II, the fact of its development in previous years cannot be denied. We have limited the chronological scope to the Meiji period, since this period is known both for the active penetration of Christianity into the minds of Japanese subjects, and for the rise of nationalist sentiments, which were usually opposed to Christianity.
The author reviews the literature on nihonjinron, showing its weaknesses and heterogeneity. The author then concludes that the identity of Japanese Christians is ambiguous and needs to be divided into at least two main categories. So, even in spite of the supremacy of the kokutai ideology, which opposes itself to everything “Western”, many Japanese Christians were able to adapt to it. Others, adherents of the “traditional” denominations of Christianity, could not fully adapt to the conditions of the kokutai and became part of the cultural and political opposition.
Keywords: nihonjinron, Christianity in Japan, the identity of Japanese Christians, kokutai, Meiji period.
Между нихондзинрон и религией Запада: проблема идентичности японских христиан периода Мэйдзи
«Христианский век» в Японии (1549–1639 гг.), закончившийся кровавой бойней против христиан в Симабаре и самоизоляцией страны, в целом не столь кардинально повлиял на характер нации и не изменил образ жизни японцев, за исключением какурэ-кириситан (тайных христиан), которые выжили на западе Кюсю и сохраняли свою веру в условиях подполья. Но христиане взяли реванш в период Мэйдзи (1868–1912 гг.). Во второй половине XIX в., под мощным военным и дипломатическим давлением и в результате внутреннего кризиса, который привел к краху сёгуната Токугава, Япония открыла свои порты, а затем и всю страну для торговли с внешним миром и проведения реформ, а также для христианских миссионеров. Лидирующее место «конкурента в культуре», принадлежавшее Китаю, занял Запад. Японские ученые и мыслители получили прямой доступ к западной литературе и могли знать о том, что именно очарованные «экзотикой» японской культуры западные исследователи писали о них. Эти события привели к обострению националистических настроений внутри страны. Новый «Христианский век» начался в 1873 г., когда были окончательно отменены так называемые «антихристианские» указы. В отличие от первого Христианского века, который был католическим, теперь именно протестанты, особенно американские миссионеры, обратились к молодым японским интеллектуалам (в основном самурайского происхождения) раннего Мэйдзи. Многим из них христианство казалось неким воплощением конфуцианства [1, p. 347]. Однако, христианство, по мнению некоторых японских исследователей, пришло в Японию «не для обогащения местной культуры, а для ее вытеснения» [2, p. 15]. Фактически, христианство само по себе несло идею противостояния традиционным японским ценностям, провоцируя подъем националистических настроений в японском обществе. Тем не менее, христианство, как и прочие религиозные культуры, тоже начало приспосабливаться к нарастающей в эпоху Мэйдзи волне национализма. Период Мэйдзи в Японии изобилует значительными переменами в обществе, и далее будет показано, как некоторые из этих перемен повлияли на восприимчивость японцев к различным проявлениям религиозной деятельности, в частности — к христианству.
Данная тема слабо изучена, так как основное внимание уделяется положению японских христиан в середине XX в., а периоду Мэйдзи незаслуженно отдается роль «предыстории». Однако, эта проблема может быть интересна для исследователей, изучающих период Мэйдзи, а также представляет серьезный интерес для науки, в особенности для востоковедения, истории и культурологии.
Информация для написания данной работы была почерпнута из научных и научно-популярных трудов японских исследователей, поддерживающих идеи нихондзинрон, а также трудов, критикующих их.
Любая попытка, какой бы скромной она ни была, раскрыть проблему идентичности японцев (в том числе и японских христиан) периода Мэйдзи должна учитывать дебаты вокруг литературы о нихондзинрон («теории об уникальности японцев»). Если рассматривать нихондзинрон как националистическую теорию, то ее истоки следует искать еще в XVII–XVIII вв. Тогда в Японии зародилось культурное движение кокугаку, последователи которого отстаивали самобытность японской культуры и говорили о необходимости уйти от китайского культурного влияния. Именно на идеи кокугаку ссылались впоследствии первые теоретики нихондзинрон.
Нихондзинрон посвящено большое количество работ как японских, так и западных авторов, исследующих японскую культуру и национальную самобытность, акцентирующих внимание на ее отличительных чертах по сравнению с культурами других народов, в первую очередь — западных. Часто литература о нихондзинрон уравнивает понятия «самобытность» и «уникальность» в отношении японцев, а в крайних случаях приводит доводы в пользу превосходства японской культуры над всеми остальными. Согласно большинству таких исследований, японская культура однородна в гармонична*, содержит в себе уникальные модели невербального общения и ставит акцент на принятии коллективных решений на основе консенсуса [3, p. 151]. Это контрастирует с индивидуализмом и разобщенностью внутри западного общества (в широком смысле). При этом литература, посвященная нихондзинрон, подразумевает, что это не образец социальных отношений, который может быть скопирован другими культурами, и это связано не только с уникальностью японцев, но и с природой японского языка, который «слишком трудно понять большинству не-японцев» [4, p. 17]. С позиции этих исследований, японскую культуру часто преподносят в качестве уникальной и даже превосходящей весь остальной мир.
На литературе, посвященной нихондзинрон, следует остановиться более подробно. Ее можно разделить на две категории. К первой мы отнесем «радикальные» работы, полностью поддерживающие постулаты нихондзинрон. Ко второй — «умеренные» работы, опирающиеся на исторические факты.
Среди наиболее известных произведений, которые можно отнести к первой категории, можно выделить «Хризантему и меч» Р. Бенедикт, «Япония как номер один» Э. Фогеля, «Японское общество» Т. Наканэ, «Анатомия зависимости» и «Анатомия личности» Д. Такео, а также «Японцы и евреи» И. Бен-Дасана. Следует отметить, что некоторые из этих книг пользовались большим влиянием на Западе и не все ученые относят их к той же категории, что и некоторые популистские материалы, нацеленные на внутренний рынок Японии. Однако даже некоторые книги ученых кажутся рассчитанными на широкую и, возможно, неакадемическую аудиторию, и не всегда содержат научный аппарат сносок и библиографии. Они часто представляют довольно «плоскую» картину японской культуры, не принимая во внимание социальное, региональное и даже этническое разнообразие, которое действительно существовало и существует в Японии. Возможно, из-за этого, но в основном потому, что содержание таких книг вызывает отклик у многих японцев, эти работы хорошо продавались и часто переиздавались [5, p. 52].
Эти книги и идеи, которые в них проповедуются, вызвали серьезную критику. Что касается второй категории, сейчас активно издается литература, направленная на борьбу с нихондзинрон, которая ставит под сомнение как методологию (или ее отсутствие), так и утверждения авторов нихондзинрон. Критика обычно направлена на то, чтобы доказать, что японское общество не так однородно, как представляется, что «гармония» не является чем-то естественным для японцев, а вместо этого существует значительное ограничение свободы личности, и что «консенсус» редко бывает подлинным консенсусом. Так, например, Н. Нисикава, критикуя «Хризантему и меч» Бенедикт, пишет: «Местное территориальное разнообразие не принимается во внимание, и в результате Япония изображается как страна, в которой долгое время существовали однородная нация и неизменная культура» [6, p. 247]. П. Дейл, говоря о культуре японцев, замечает «преобладание внешнего мира социально обусловленных норм над волевой и эмоциональной сферой индивида» [7, p. 112], а К. Хеншолл отмечает: «то, что внешне кажется сбалансированной гармонией и консенсусом, часто оказывается не более чем случаем, когда младшие подчиняются старшим» [8, p. 149].
С другой стороны, некоторые авторы-сторонники нихондзинрон осознают опасность стереотипных утверждений. Например, Э. Хамагути, утверждая, что японское «я» — это «я», основанное на отношениях, и что «коллективизм» является фундаментальным аспектом японского общества, замечает, что это не говорит о том, что личность человека полностью отсутствует. «Тот факт, что между участниками отношений может развиваться спонтанное сотрудничество, не означает, что человек в такой системе настолько встроен в организацию, что полностью теряет свою автономию» [9, p. 299]. В работе, посвященной принцу-регенту Сётоку, С. Хаяси и Ю. Курода, в части, касающейся нихондзинрон, настаивают на том, что ва (гармония) является «центральной нормой японской культуры» [4, p. 123] и «Японцы… будут пытаться приспособить [новые идеи извне общества] к своей традиционной модели двусмысленности и релятивизма, установленной еще в седьмом веке» [4, p. 137], в то же время результаты этого исследования показывают, что на самом деле очень мало аспектов японского общества можно квалифицировать как «однородные» [4, p. 53]. Другими словами, они действительно предполагают, что ключевые аспекты современного японского общества могут быть прослежены от утверждений конкретной исторической личности, правившей более 1300 лет назад и, по сути, не изменились, что делает их работу типичным образцом нихондзинрон. Тем не менее, она не соответствуют стереотипному образцу литературы нихондзинрон, поскольку в ней предпринимается попытка выдвинуть аргументы, основанные на серьезных доказательствах, которые стоит принять во внимание. Безусловно, с некоторым скептицизмом следует отнестись к интерпретации таких данных, а не к самим данным. Японское общество действительно может соответствовать многим аспектам, на которые авторы-сторонники нихондзинрон обращают внимание, но интерпретировать их можно по-разному. «Вознаграждение за консервативное поведение, склонность к бунту, принимающая ритуальные формы и к поглощению инакомыслия не должны объясняться аргументами сторонников нихондзинрон как «национальный характер»: их можно рассматривать как реакцию на тревожность и напряжение, создаваемые современностью и работой системы, которая искренне ценит стабильность не как ложное сознание, а как реальную опору ее представления о себе» [10, p. 130].
Тот факт, что литература, пропагандирующая нихондзинрон, при всех ее очевидных слабостях, оказалась настолько популярной, сам по себе имеет большое значение для освещения некоторых аспектов японской идентичности. Возможно, эти теории нашли отклик у многих японцев, поскольку темпы их взаимодействия с остальным миром увеличились. Таки Т. Лебра замечает: «Чувство собственной культуры у человека проявляется или обостряется, когда он соприкасается с… другой [культурой]. Так сложилось исторически, что японцы активизируются в вопросах самоидентификации и провозглашении того, кем они являются, по мере усиления их контактов с внешним миром» [11, p. 263]. Этот факт может иметь особое значение при рассмотрении вопроса об обращении в «западную» веру, истоки которой лежат за пределами Японии.
Следует отметить, что некоторые из противников теории нихондзинрон, похоже, также допускают необоснованную критику. К примеру: «японцы не более молчаливы, чем любая другая нация … Западные люди также не особо болтливы» [7, p. 113]. Как можно доказать или опровергнуть подобное утверждение?
Стоит признать, что в литературе, посвященной нихондзинрон, есть слабые места и многие из постулатов, например, об уникальности японцев, которые часто преувеличиваются, и о японском превосходстве над другими, которые неудобно граничат с нацизмом, можно не принимать во внимание. Однако само существование таких широко распространенных взглядов нельзя упускать из виду.
Нихондзинрон является продуктом реакции Японии на ее международную политическую ситуацию и влияние глобализации. Когда путь «вестернизации» был единственным способом выжить в качестве нации, японцы стремились создать свою собственную идентичность среди «передовых» народов. В этом процессе христианство, особенно протестантизм, пришедший в XIX в., оказали не столь ощутимую поддержку. В отличие от стран Латинской Америки, которые были колонизированы еще в XVI в. и быстро стали католическими, христианская религия не предлагала японцам очевидных причин для ее принятия: она оставалась религией абсолютного другого, во многом чуждого Запада. Христианство не стало «универсальной ценностью», идеологическим конструктом, способным содействовать модернизации Японии. Такой ценностью стал комплекс кокутай («тело нации»), сторонники которого настаивали не некой неразрывной связи между японским императором и его подданными, которая формирует «тело нации». Позднее понятие кокутай стало распространяться на все, что японцы считали уникальными чертами своей нации, как: религия (синтоизм), государственное устройство, воинский дух (бусидо) и т. п [12, p. 421]. Как видим, в отличие от христианства, комплекс кокутай не противоречит идеям низондзинрон, а гармонично подкрепляет их. Как бы то ни было, христианство слишком приспособилось к условиям государства, чтобы оставаться в критической оппозиции идеологии кокутай, кокутай был мифическим телом нации под властью Императора, идеологией ультранационализма.
Принимая во внимание приведенные выше аргументы, японцев, идентифицирующих себя как «христиан» в Японии периода Мэйдзи, можно разделить на два типа: христиане, настроенные националистически и христиане, выступающие против национализма.
Что касается первого, то некоторые японские богословы пытались развить некое «японское христианство», которое, однако, не получило широкого распространения. Известный проповедник Утимура Кандзо (1861–1930) был убежден, что японский христианин должен стать независимым от западной опеки [13, p. 323]. Христианский национализм Утимуры, который принял форму независимого и нецерковного движения, был в оппозиции как к государственному национализму, так и к христианскому сектантству. Однако, даже несмотря на свою относительно «про-японскую» позицию, он пострадал от националистической реакции, кульминацией которой стал «Имперский рескрипт об образовании», провозгласивший императора священным и неприкосновенным. В 1891 г. Утимура, тогда преподававший в школе, был обвинен в предательском презрении к императору, поскольку он сделал легкий поклон вежливости вместо глубокого поклона, требуемого на специальной церемонии чтения «Императорского рескрипта», и был уволен.
Еще одним из ярких примеров такого «христианства» можно считать религию какурэ-кириситан. Адаптация христианства к религиозной культуре Японии привела к появлению «кириситанизма», синкретической религии, включающей в себя элементы христианства, буддизма, синтоизма и местных верований, имеющей как явные сходства, так и заметные отличия от традиционного католицизма. Вероятно, это результат гонений на христианство в течение 250 лет, но, в то же время, это закономерный результат «попытки иностранной религии пустить корни на японской земле» [14, p. 147]. Данный феномен, в свою очередь, может выступать в качестве яркого примера «нихондзинрон». В настоящее время этот тип христианства присутствует среди новых религий (недавно появившихся синкретических религиозных институтов) или «новых» новых религий, в которых некоторые элементы христианства сосуществуют с японскими мифами или анимизмом [15, p. 43].
Второй тип — преобладал среди приверженцев «традиционных» христианских конфессий [16, p. 215]. Мы выделим два подтипа внутри этой группы: какурэ-кириситан, вернувшиеся в лоно католической церкви после «Второго открытия Японии» и «новые» католики-японцы, крещенные миссионерами. Несмотря на некоторые различия между данными подтипами, их объединяла общая характеристика — потребность в духовном общении со Святым Престолом, что делало их некими «агентами влияния» с точки зрения японских властей. Нельзя отрицать, что этот тип японских христиан был связан с националистическими настроениями в меньшей степени (в период Мэйдзи подавляющее число католических священников были европейцами).
Таким образом, литература, опирающаяся на идеи нихондзинрон и претендующая на то, чтобы быть антропологическим исследованием идентичности японцев, на самом деле является проявлением национализма и реакции на глобализацию перед лицом западного колониализма. Мы попытались выделить критические замечания в отношении нихондзинрон и его взаимоотношений с христианством в Японии. Подобная критика дает полезную перспективу для понимания идентичности японских христиан периода Мэйдзи.
Библиографический список
1. Howes J.F. Japanese Christians and American Missionaries. Princeton, 1982.
2. Caldarola C. Cristianity: The Japanese Way. Leiden, 1979.
3. Doi T. The Anatomy of Self. Tokyo, 1988.
4. Hayashi C., Kuroda Y. Japanese Culture in Comparative Perspective. CT, 1997.
5. Befu H. Hegemony of Homogeneity. Melbourne, 2001.
6. Nishikawa N. The Interpretations of Japanese Culture. Kyoto, 2001.
7. Dale P. The Myth of Japanese Uniqueness. L., 1986.
8. Henshall K. Dimensions of Japanese Society — Gender, Margins and Mainstream. London, 1999.
9. Hamaguchi E., Kumon S., Creighton M. A Contextual Model of the Japanese: Towards a Methodological Innovation in Japan Studies // Journal of Japan Studies. 1985. №11 (2).
10. Clammer J. Japan and Its Others. Melbourne, 1995.
11. Lebra T. The Japanese Self in Cultural Logic. Honolulu, 2004.
12. Klaus J.A. Shinto und die Konzeption des Japanischen Nationalwesens, Kokutai. Leiden, 1998.
13. Atsushro A. Uchimura and the Bible in Japan. Oxford, 2011.
14. Scalapinp R.A. The Foreign Policy of Modern Japan. Berkeley, 1977.
15. Mullins M.R. Christianity Made in Japan: A Study of Indigenous Movements. Honolulu, 1998.
16. Jennes J. A History of the Catholic Church in Japan. Tokyo, 1973.
* Имеется в виду ва (和). Это понятие в японской культуре, связанное с гармонией внутри какой-либо социальной группы.