АШПИ 
Данные об авторах. Девятков Андрей Владимирович, к.и.н., старший преподаватель кафедры новой истории и международных отношений Тюменского государственного университета. Круг научных интересов: Молдова и Приднестровье в международных отношениях, российская внешняя политика, сецессия и непризнанные государства. Залевина Анна Руслановна, студент-бакалавр Тюменского государственного университета, направление «Международные отношения». Круг научных интересов: венгерское нацменьшинство, права человека, сецессия.
Аннотация. Статья посвящена рассмотрению того, как одно из непризнанных государств – Приднестровье, которое обычно воспринимается как объект российской, европейской или молдавской политики, располагает ресурсами и активно пользуется ими для влияния на процессы, связанные с конструированием российской идентичности, что не может не сказываться на проводимой Москвой внешней политике.
«Де-факто государства» и их участие в продуцировании российской идентичности (на примере Приднестровья) *
Изучая российскую внешнеполитическую субъектность, зачастую обращают внимание в основном на внутренние изменения (прежде всего, касающиеся эволюции политического режима) и макротенденции в международных отношениях (глобальный финансовый кризис, «арабская весна» и т.д.). Действительно, это ключевые факторы для становления российского внешнеполитического дискурса. Однако вопрос состоит в том, можно ли при учете вышеназванных факторов ожидать цельности и относительной замкнутости российской идентичности в ее внешнеполитическом измерении.
Наш тезис заключается в том, что даже в ситуации, когда российская субъектность кажется ведущим элементом существующей системы отношений, на нее могут оказывать существенное влияние те части этой системы, которые ранее представлялись подчиненными. В нашем случае речь идет о Приднестровье и его влиянии на политику России в целом.
В современной науке сложилось несколько предпосылок для того, чтобы более активно заниматься малыми субъектами международной системы, в том числе так называемыми непризнанными государствами. Для их обозначения возникли разные понятия – «квази-государства», «де-факто государства», «фантомные государства» и т.д., что, помимо прочего, отражает факт активного научного и политического поиска, ведущегося вокруг этого международно-политического феномена.
Итак, во-первых, непризнанные государства с середины 2000-х гг. заметно начали преодолевать свой имидж простых протекторатов внешних держав (Россия, Армения, Турция и т.д.). Прежде всего, они привлекли внимание своими автономными внутриполитическими процессами. В 2004 г. в Абхазии и в 2011 г. в Южной Осетии и Приднестровье выборы руководства этих непризнанных республик очевидно вышли из-под контроля Кремля. Многие исследователи, в том числе Н. Касперсен, увидели в этой тенденции признак того, что де-факто государства имеют свою собственную повестку дня, которая зачастую может даже вступать в конфликт с приоритетами поддерживающих их держав [1, с.58]. Некоторые в своих изысканиях пришли даже к выводу о том, что непризнанное государство может быть более успешным в национально-государственном строительстве, чем то государство, от которого оно стремится отделиться, в том числе в вопросе построения демократии [2].
В теоретической плоскости также существуют работы, которые способны предложить альтернативную методологию рассмотрения категории «маргинальность». Так, Н. Паркер в постмодернистском духе писал, что маргинальная периферия способна не только быть независимой от Центра, но и в значительной степени менять его [3, с.3]. Следуя этому подходу, К. Браунинг и Дж. Кристоу изучали «конституирующее влияние» восточных соседей Евросоюза, прежде всего, Украины и Беларуси, на его «политику соседства» [4]. В контексте такой методологической перспективы можно совершенно иначе взглянуть на роль Приднестровья в регионе Юго-Восточной Европы. Это не просто объект или инструмент российской политики, а серьезный фактор ее формирования.
Какие же механизмы влияния есть у небольшого небогатого Приднестровья, даже не имеющего общей границы с Россией? Во-первых, необходимо отметить, что Приднестровье имеет свои довольно-таки устоявшиеся взгляды на то, как должен выглядеть «проект Россия», особенно в его внешнеполитической части. «Приднестровская идея» основана на тезисе о том, что регион является форпостом России в ее стратегическом противостоянии с Западом, который поддерживает Молдову и хочет оторвать ее от российской сферы влияния (что Тирасполь на самом деле приветствовал бы). Особенная роль приписывается Румынии, которая якобы стремится поглотить Молдову, исходя из контекста румынского национального проекта с середины XIX века. Таким образом, Приднестровье активно поддерживает выделение России в самостоятельный «геополитический полюс» и, в итоге, российский «цивилизационный» партикуляризм, особенно в его нынешней версии. Причем в своих заявлениях Тирасполь более радикален и последователен, чем Москва: так, экс-президент Приднестровья И. Смирнов в контексте конфликта вокруг американской ПРО и возможности ее размещения в Румынии предложил России разместить на левом берегу Днестра российские ракеты, на что Москва никак не отреагировала. Если зачастую российские угрозы в сторону Запада являются не более, чем риторикой, «бумажным тигром», то Приднестровье видит себя в центре реального геополитического противостояния. Также в Тирасполе очень силен пафос, связанный с евразийской интеграцией. В новой «Концепции внешней политики» Приднестровья 2012 года она утверждена как приоритет для внешней политики региона.
Встраивать себя в российский геополитический проект Приднестровью проще в связи с тем, что регион может позиционировать себя как этнически родственный «титульной нации» России. Несмотря на декларируемую полиэтничную сущность «приднестровского народа», на практике он рассматривается как элемент русского (нео)имперского проекта.
Конечно же, приднестровская позиция не является абсолютной константой. Так, после президентских выборов в конце 2011 г. к власти в Тирасполе пришел Е. Шевчук, говоривший на сухом технократическом языке и обращавшийся при этом к простым, «насущным» проблемам региона (инфраструктура, здравоохранение и т.д.). Во внешней политике новое руководство отошло от политики обструкции диалога с Молдовой. Однако такая стратегия оказалась политически слишком опасной для новых властей вследствие давления со стороны России, со стороны собственной оппозиции, а также в связи с внутриполитическим кризисом в самой Молдове. Поэтому сегодня команда Е. Шевчука возвращается к политике статус-кво.
Во-вторых, имея относительно ясные представления о том, какая политика должна быть у России, Приднестровье проводит обструкцию, а иногда и оппонирует России, если ее шаги Тирасполю кажутся слишком «прозападными», «промолдавскими» и т.д. Особенно это просматривается в реакции Приднестровья на вопрос о выводе российских войск и вооружений бывшей 14-й армии. Когда в начале 2000-х гг. Москва стремилась выполнить так называемые Стамбульские обязательства и активно выводила войска и вооружения из Приднестровья, Тирасполь пытался всеми способами заблокировать этот процесс, организуя «общественные протесты», а также протестуя против этого на дипломатическом уровне. В связи с этим В. Путин заявлял, что «к сожалению, руководство Приднестровья — это люди, с которыми сложно решать вопросы подобного рода. У них свои интересы, свои представления об этих национальных интересах. Я думаю, что эти представления ошибочны» [5]. Роль Приднестровья особенно видна также в случае, когда Россия пытается занять более конструктивную позицию в процессе приднестровского урегулирования (в том числе, в 1997 г., 2001–2002 гг., 2009–2010 гг.). Тирасполь использовал всегда в этой связи тактику затягивания переговоров, пережидания, пока внутриполитический маятник в Москве снова не качнется в нужную сторону. Приднестровье готово даже выдерживать давление России, если ему это кажется неизбежным. Так, если в 2006 г. речь шла об «экономической блокаде» Тирасполя со стороны Молдовы, то в 2001–2002 гг. такая «блокада» проводилась уже Россией. Показательным был и факт того, что И. Смирнов решил все-таки идти на выборы в 2011 г., несмотря на ясную позицию Москвы, озвученную С. Нарышкиным, и поток компромата, организованный в отношении его семьи околокремлевскими PR- и медиа-структурами.
Результатом таких действий является то, что ориентированные на Европу инициативы Москвы проваливаются, не используются возникающие «окна возможностей». Россия самоизолируется, находя виноватых, как правило, на Западе. Так, в повороте политики России в 2003 г. оказался повинен Запад, не ратифицировавший Договор об обычных вооруженных силах в Европе, предложивший западноцентричный вариант интернационализации приднестровского урегулирования и т.д. Хотя Приднестровье было здесь не менее значимым актором.
В-третьих, Приднестровье поддерживает активные сетевые контакты с различными представителями российских национал-патриотических сил. Речь идет прежде всего о различных консервативных СМИ (в особенности, агентства Regnum и Новый регион и др.), аналитических организациях (Институт стран СНГ, Российский институт стратегических исследований и др.), фондах («Русский мир», «Признание» и др.), Русской православной церкви, представителях Государственной Думы РФ. Благодаря этим контактам Приднестровье принимает активное участие в продуцировании для российского дискурса национал-патриотического контента, сюжетов о противостоянии Румынии, «румынизаторам» и про-европеистам в Молдове, о борьбе с деятельностью НАТО в регионе и т.д. А оказываясь на трибуне Государственной Думы или на встречах в Москве с лицами, принимающими решения, руководители Приднестровья фактически на дискурсивном уровне делают запрос на «патриотичность» Москвы. Если вы говорите о национальных интересах и поддержке соотечественников, докажите это практической поддержкой Приднестровья, – таков приднестровский месседж.
Тем не менее, возникает вопрос, насколько в долгосрочной перспективе окажется разумной такая автономная повестка дня у Приднестровья. Россия, несмотря на противоречия в отношениях с Западом, не стремится отказываться от политики балансирования между «европейским» и «евразийским» проектами, а также выходить за пределы тех символических шагов и поддержки, которая уже оказывается Тирасполю. Пока не очень понятно, в чем будет заключаться «теплое дыхание» Москвы, которое Тирасполю обещал вице-премьер, спецпредставитель президента России по Приднестровью Д. Рогозин. Одно из немногих обещаний – открыть консульство России в Тирасполе – оказалось, несмотря на заявления Рогозина, не решаемой пока задачей вследствие отказа Кишинева. Россия не спешит инкорпорировать Приднестровье, использовать его как имперский форпост. Речь идет скорее о поддержании влияния во всей Молдове. В этих условиях Приднестровье зажато в тисках и не может ни до конца реализовать свою внешнеполитическую программу (признание независимости, вхождение в состав России или близкие к этому варианты), ни осуществлять политику, ориентированную на развитие. А Приднестровью как региону, стремительно теряющему свой промышленный и человеческий потенциал, это остро необходимо.
Литература
1. Caspersen N. Playing the Recognition Game: External Actors and De Facto States // The International Spectator. 2009. Vol. 44, No 4. P. 47–60.
2. Kolsto P., Blakkisrud H. De facto states and democracy: The case of Nagorno-Karabakh // Communist and Post-Communist Studies. 2012. Vol. 45. P. 141–151.
3. Parker N.A Theoretical Introduction: Spaces, Centers, and Margins // The Geopolitics of Europe’s Identity: Centers, Boundaries, and Margins / Ed. by N. Parker. Palgrave Macmillan, 2008. P. 3–24.
4. Browning C., Christou G. The Constitutive Power of Outsiders: the European Neighbourhood Policy and the Eastern Dimension // Political Geography. 2010. Vol.29. No.2. P. 109–118.
5. Заявление для прессы и ответы на вопросы журналистов по окончании саммита Россия-ЕС, 11 ноября 2002 г. URL: http://2004.kremlin.ru/text/appears/2002/11/29553.shtml
* Публикация подготовлена в рамках поддержанного РГНФ научного проекта №13-33-01201.