Миронов В.В. «Мягкая сила» и «жесткая реальность»: некоторые проблемы применения концепции Дж. Ная в США и России

Сведения об авторе. Миронов Виктор Владимирович, к.и.н., доцент, доцент кафедры истории и теории международных отношений Омского государственного университета им. Ф.М. Достоевского, г. Омск. Круг научных интересов: история и теория международных отношений, международные конфликты, тенденции развития современного международного права.

Аннотация. В статье рассматриваются отдельные проблемы первых попыток апробации мягкой силы в российской и американской политике. Проводится сравнительный анализ трактовки публичной дипломатии в контексте концепции Дж. Ная-младшего. К числу наиболее важных факторов, требующих дополнительного внимания, принадлежат концептуальные изменения в понимании мягкой силы, специфика ее интерпретация в российском и американском политическом дискурсе, неоднородная политическая практика реализации публичной дипломатии как направления политической деятельности страны.

«Мягкая сила» и «жесткая реальность»: некоторые проблемы применения концепции Дж. Ная в США и России

Концепция «мягкой силы» получила широкий резонанс среди политиков, нашла отклик и понимание среди экспертного сообщества и отдельных ученых. При этом, трактовка «мягкой силы», выступая определенным руководством к действию, при первом опыте практического применения мало напоминает изначально сформулированную авторскую концепцию. Возможно, это выступает следствием того, что само представление о «мягкой силе» у Дж. Ная изменялось и эволюционировало со временем. Кроме того, восприятие концепции экспертным и политическим сообществом опосредуется определенным набором внешнеполитических идей и, имеющимися в распоряжении конкретных стран, механизмами. На некоторых из этих проблемных аспектов применения «мягкой силы» хотелось бы остановиться подробнее.
При анализе термина необходимо учитывать, что понятие не было строго формализованным и претерпело определенную эволюцию у самого Дж. Ная с 1990 по 2011 гг. Наряду с термином «мягкая сила», уже в 2004 году ученый использовал термин «гибкая сила», который стал развивать в дальнейшем [1]. В центре вышедшей в 2011 году работы находится уже «гибкая сила», хотя «мягкая сила» продолжает оставаться центральным элементом политически востребованной концепции [2]. «Гибкая сила» предоставляет возможность использования как мягких, так и жестких силовых методов. Тем самым, ученый утверждает необходимость дифференцированного применения элементов своего подхода.
В журнале «Форин Полиси», как и в своих ежемесячных публикациях на сайте «Проджект синдикат», Най неоднократно предостерегал против гипотезы упадка силы современной Америки» [3]. В этой связи его идеи близки тезису Ф. Заккария — в современном мире имеет место не провал лидерства США, но «подъем других» [4, c. 25–28]. «Проблема американской силы в XXI веке — это не вопрос упадка роли страны, а выбор модели поведения в свете осознания того, что даже крупнейшая страна не способна достичь желаемого результата без помощи других» [5, c. 14].
В практическом отношении центральными компонентами продвижения «мягкой силы» для Ная были культура, политический курс и ценностные установки» [6]. Но эти три концептуальных основания трактуются сторонниками применения «мягкой силы» предельно широко. Так, в Соединенных Штатах в период пребывания у власти администрации Б.Обамы (2008–2016) «мягкая сила» оказалась политически востребованной и стала основой разработки системы практических мер в сфере «публичной дипломатии». При этом четко просматривалось четыре направления работы по реализации данного подхода:
— международная информационная политика;
— развитие международных образовательных программ и системы академических обменов;
— проекты гуманитарного сотрудничества;
— экспертная дипломатия [7. с. 27].
Основными акторами в реализации этих направлений, за исключением первого, выступали неправительственные организации и фонды, которые, как известно, в США имеют давнюю историю деятельности и собственные источники финансирования. Это вовсе не исключает финансовую поддержку со стороны государства, но показывает, почему в иных условиях применение подобного опыта не всегда способно дать аналогичные результаты. Так, или иначе, но система мер «публичной дипломатии», сконцентрированной на данных направлениях стала частью политического курса страны.
В ценностном отношении США активно использовали идеи прав и свобод человека, продвижения демократических институтов, активного взаимодействия гражданского общества и власти, рассматривая все эти механизмы в качестве универсальной моральной основы современного мира. В западном экспертном сообществе права человека сегодня все чаще рассматриваются даже не в качестве значимых общественных ценностей и ориентиров, в чем нет сомнений, но как фундаментальный институт в международных отношениях, вытесняющий баланс сил, ядерное сдерживание и, даже, суверенитет. Для ряда экспертов права человека в виде идей «хорошего международного гражданства» становятся основой международного сотрудничества [8, p. 847–870].
Нельзя не отметить, что ситуация ни в международном праве, начиная с международных пактов 1966 г., ни, тем более, в международной политике в целом, не позволяет говорить о выработке единого понимания прав человека. Их значение по-прежнему можно определить лишь в контексте определенной культуры, страны, региона. Но нельзя не признать, что использование национальных и международных правозащитных организаций позволяет закреплять доминирование отельных стран путем составления различного рода рейтингов. В силу этого указанные ценности остаются значимыми компонентами «мягкой силы».
Нечто подобное можно сказать и о третьем элементе «мягкой силы» — культуре. Массовая культура современного мира остается в значительной степени если не американизированной, то вестернизированной, что позволяет задавать стандарты публичной дипломатии США. В немалой степени этому способствует и система сложившихся «глобальных» СМИ, формирующаяся система «цифровой дипломатии», которая отражает технологический уровень развития современных государств.
Российская практика реализации «мягкой силы» начала формироваться почти в тоже время, и была инициирована президентом В.В.Путиным. Выступая перед российскими послами в июле 2012 года, он впервые заговорил о необходимости использования «мягкой силы» в интересах страны [9]. В дальнейшем, задачи развития этого вида внешнеполитической деятельности нашли отражение в концепциях внешней политики страны 2013, 2016 годов. Сравнительному анализу трактовок «мягкой силы» в российском политическом дискурсе и концепциях внешней политики уже уделялось внимание в политологической литературе [10]. Важно, что в России применение «мягкой силы» в политике было инициировано «сверху» и не связывается напрямую с концепцией Дж. Ная. Мягкая сила должна была стать руководством к действию, а ее слагаемые трактуются иначе.
Политический курс часто интерпретируется как внешнеполитический и сводится к пропаганде определенного набора идей, озвучиваемых различными властными структурами. Внутренняя политика по-прежнему трактуется сферой действия норм суверенитета и аксиологически утверждается недопустимость его нарушения в качестве универсальной основы взаимодействия государств. Квинтэссенцией такого понимания «мягкой силы» стало утверждение «публичной дипломатии», как особого вида внешнеполитической деятельности по настойчивому разъяснению позиции своей страны. Как следствие, от дипломатов стали требовать большей активности, работы не только с органами внешних сношений, но и с различными общественными структурами. Комменты, блоги, сообщения в социальных сетях, разъяснения через официальные сайты стали повседневной частью работы.
В результате, именно «цифровая дипломатия» трактуется отечественными практиками синонимом «мягкой силы». Этому способствовал целый комплекс обстоятельств. Во-первых, в России только возникают негосударственные организации, ориентирующиеся на продвижение внешнеполитических интересов. РСМД, РИСИ, Фонд Горчакова, СВОП — не так давно возникшие организации, не образующих единую систему. В ряде случаев государство напрямую выступает учредителем или заказчиком работы подобных структур в силу того, что бизнес не выражает заинтересованность в софинансировании долгосрочных политических проектов.
Примеры участия бизнес сообщества в подобных проектах имеются и в России, но они редки. Как правило, подобную деятельность осуществляют крупные структуры с серьезной долей государственного участия, заинтересованные в развитии долгосрочных отношений в стране пребывания, либо, напротив, компании, реализующие краткосрочные проекты, рассчитанные на рекламу и снижение политических рисков. Здесь ощущается проблема диссонанса целей: для бизнеса цель участия в подобных проектах — реклама, минимизация затрат, а таргетинговая группа «публичной дипломатии» — политическая элита.
Во-вторых, не приветствуется в России деятельность зарубежных НКО. И хотя в этой части российское законодательство идет параллельно с развитием законодательной и правоприменительной практики в других странах, где имеются подобные нормативно-правовые акты (США, страны ЕС), все же снижаются возможности привлечения иностранного финансирования при организации образовательных программ, создании негосударственных экспертных площадок, реализации международных проектов, способных продвигать «мягкую силу» в более широком формате, нежели контрпропаганда.
В-третьих, развитие культурного и образовательного компонента «мягкой силы» рассчитано в основном на, так называемый, «русский мир», или «постсоветское пространство». В основном это контакты по линии гуманитарного характера, развития связей с соотечественниками. Безусловно, это важный элемент культурного влияния страны. Особенно, если учитывать, что за рубежами России проживает до 20 миллионов человек, знающих русский язык. Однако, в современных условиях культурное влияние, общественная поддержка и «публичная дипломатия» не выступают синонимами. Общественная поддержка и культурная привлекательность не трансформируются в сближение политических позиций. Публичная дипломатия рассчитана на достижение политических результатов.
В-четвертых, сдерживающим фактором развития иного понимания «мягкой силы» в российском политическом контексте выступает отсутствие привлекательной идеологии, способной, если не претендовать на универсальность, то хотя бы, консолидировать значительное число политического класса зарубежных стран вокруг определенных идей. Ценностные ориентации и культурные установки, продвигаемые Россией, не представляют альтернативу стандартизированной массовой культуре современного мира. Поэтому, Российская Федерация, бесспорно, располагает важными ресурсами влияния, но ее рейтинг мягкой силы в международной базе Портленд за 2016 остается невысоким (27 место из 30 стран рейтинга) [11, p. 37].
Нельзя не сказать и о двух общих проблемах, которые просматриваются сквозь опыт первого применения «мягкой силы» на примерах России и США.
1. Это использование исторических традиций для решения современных политических задач. Представляется, что возможности применения мягкой силы, основанные на исторической традиции и прецедентах, имеют свои пределы. Данный тезис важен в контексте заявлений о том, что «мягкая сила» и «публичная дипломатия»— вовсе не современные изобретения. «Священный Союз» обеспечивал легитимность действий России в борьбе с революциями XIX века, а Франция XVII века с помощью французского языка, культуры и дипломатии обеспечивала европейскую гегемонию.
Привлекательность образа страны как основа применения мягкой силы ограничена во времени, темпоральна. Советский Союз через Коминтерн мог парализовать работу парламентов, или организовать массовую забастовку в 1920 годы, но возродить эту практику сегодня вряд ли возможно. Поскольку в основе мягкой силы лежат культурные установки и ценности, то думается, что исторические возможности ее применения могут ограничиваться действующими ценностями международной системы, влиянием конкретных участников, практикой работы межгосударственных институтов, трендами политической культуры эпохи.
2. Необходимость дифференцированного применения мягкой силы. По существу это вопрос о пределах использования этого инструмента. Этот вопрос имеет и практические аспекты. Нельзя рассчитывать на успех публичной дипломатии там, где в основе политической идеологии страны лежит ксенофобия, или национальная исключительность. Антиамериканизм слишком развит в Латинской Америке, чтобы его преодолеть с помощью публичной дипломатии [12]. В ряде современных восточноевропейских государств внешнеполитическая идентичность строится на основе русофобии и мягкой силой этого не остановить. Практика ее применения здесь будет довольно затратной. Нельзя сказать, что применение мягкой силы здесь будет бесперспективным, но необходима четкая постановка целей, разработка стратегий, анализ условий и понимание пределов использования данных инструментов. Концепт «гибкой силы» Дж. Ная подчеркивает подобные перемены лишний раз. Цифровая дипломатия значима в определенном сегменте «потребителей», пользующихся смартфонами и владеющими иностранным языком.
Таким образом, внутри первых попыток применения мягкой силы во внешней политике отдельных государств обнаруживается вполне самостоятельный комплекс практических проблем. Российский опыт выглядит менее систематизированным, а американский — не дифференцированным, что влечет за собой значительные финансовые издержки. Степень вмешательства государства при проведении «публичной дипломатии», как и трактовки данного понятия политиками, также представляются различными и опосредуются институциональными особенностями политических систем, различным представлением о целях и возможностях использования этого инструмента.

Литература

1. Nye J.S. Soft Power: The Means to Success in World Politics. N.Y., 2004.
2. Nye J.S. Jr. The Future of Power. N.Y., 2011.
3. Nye J.S. Jr. Has Economic Power Replaced Military Might? URL: http://www.project-syndicate.org/commentary/nye95/English
4. Закария Ф. Постамериканский мир. М., 2009.
5. Най (мл.) Дж. Будущее американской власти // Россия в глобальной политике. 2010. №6 (ноябрь/декабрь). URL: http://www.globalaffairs.ru/number/Buduschee-amerikanskoi-vlasti-15053
6. Nye J.S. Should China be “Contained”? URL: http://www.project-syndicate.org/commentary/nye96/English
7. Курс общественного дипломата. Учеб.-метод. материалы №4/2017 / Н.В. Бурлинова, Российский совет по международным делам (РСМД). М., 2017.
8. Wheeler N.J., Dunne T. Good Citezenship: A Third Way for British Foreign Policy // International Affairs. 1998. 74(4). p.847–870.
9. Выступление Владимира Путина на совещании послов и постоянных представителей России, 9 июля 2012 г. URL: http://www.kremlin.ru/events/president/news/15902
10. Бурлинова Н.В. Концепция внешней политики 2016 и «мягкая сила» России. URL: http://www.picreadi.ru/koncepciya-vneshney-politiki-2016-i-myagkaya
11. The Soft Power 30. A Global Ranking of Soft Power 2016. L., 2017. URL: http://www.iberglobal.com/files/2016-2/soft_power_portland.pdf
12. «Нам надо больше внимания уделять позитивным проектам, в рамках которых мы можем работать». Интервью А.В. Фененко «Креативной дипломатии» 11.10.2016. URL: http://www.picreadi.ru/intervyu-s-alekseem-fenenko