Заболотная Галина Михайловна
Тюменский государственный университет

Социальный и политический капитал гражданского общества в условиях посткоммунистического перехода: региональный аспект

Возрожденный в начале 1980-х годов западными обществоведами и антикоммунистической оппозицией стран Восточной и Центральной Европы интерес к концепту гражданского общества с начала 1990-х годов постоянно проявляет себя в дискурсе российских обществоведов и политиков, когда речь заходит о перспективах реформ в стране. Наряду с общими вопросами в дискурсе по проблемам гражданского общества находят отражение как общие вопросы, так и те, которые заданы спецификой решаемых задач развития конкретных стран. Так, например, западные обществоведы увидели в разнообразных гражданских структурах и инициативах, действующих вне государственных и бюрократических структур, возможность преодолеть политическую апатию граждан, с которыми столкнулись страны либеральной демократии. Идея эффективного гражданского общества оказалась востребованной практикой, причем не только в политике социал-демократии, но и консерваторами, которые попытались «разгрузить» государство, исходя из предположения, что общество является достаточно сильным, чтобы самостоятельно противостоять социальным рискам, порождаемым конъюнктурой рынка и возможным проявлениям группового эгоизма. В 80-х гг. в Польше, Венгрии, Чехословакии структуры гражданского общества рассматривались как оппозиционные тоталитарному режиму. Согласно мнению известного польского историка общественной мысли Е. Шацкого, идея гражданского общества появилась в этих странах как идея антигосударствення¹ . Она сыграла мобилизационную роль в подготовке «бархатных революций» и последующих демократических изменений. В России (тогда еще в СССР) проблема гражданского общества обозначилась в конце 80-х годов как идея «социалистического гражданского общества». Чуть раньше М. С. Горбачев ввел в отечественный политический лексикон термин «плюрализм», правда, также с прилагательным «социалистический». Но активно проблема гражданского общества стала обсуждаться с начала 1990-х годов. Особенностью этих дискуссий стало то, что в условиях распада СССР и начавшейся дезинтеграции России на первое место вышла проблема того, как гражданское общество может помочь «символически скрепить разваливающееся государство и обеспечить атомизированных индивидов жизненно необходимыми услугами»² . Новые организации, ориентированные на выполнение социальных и культурных функций, самопомощь должны были отчасти компенсировать «недостаточность» в этих сферах «постперестроечного» государства. Проблема политического измерения гражданского общества и его стратегии взаимодействия с государством появятся позже³ .

Разный интерес к гражданскому обществу, исходные позиции исследователей определяют и разное его толкование. Не останавливаясь на многочисленных толкованиях, обратим внимание на те концепты, в которых гражданское общество рассматривается как форма социальной интеграции людей, разделенных частными интересами.

Подобное понимание гражданского общества имеет глубокую традицию и восходит к идеям Э. Дюркгейма. Французский социолог также использовал понятие гражданского общества (societe civile) и рассматривал его через проблему солидарности. Для современного общества, по Дюркгейму, одинаково важен как индивидуализм, так и коллективное сознание, разделяемые общие ценности, признание взаимных обязательств⁴ . По мнению социолога, профсоюзные, профессиональные объединения, церковные, региональные центры способны приобщить своих членов «к новому типу солидарности (или безусловностей), главной моральной ценностью которой является индивид»⁵ .

Американский социолог Джеффри Александер определяет гражданское общество как сферу универсализации гражданской солидарности, как «место», где формируются ощущения взаимозависимости друг от друга⁶ . Интеграция граждан рассматривается как следствие принятия общих культурных кодов, ориентаций и моральных ценностей. Гражданское общество как общность людей, связанных моральными ценностями и отношениями солидарности, понимали и активисты антикоммунистической оппозиции в странах Восточной Европы. От классических либеральных трактовок данную концепцию отличало коллективистское понимание идеи автономности личности. Индивид трактовался как находящийся в оппозиции к государству и системе в целом, но только не как отдаленный и автономный от общества. Е. Шацкий определил подобное понимание автономности личности как «коллективистский индивидуализм»⁷ .

Подобный подход может быть дополнен концепцией социального капитала Р. Патнэма. По мнению Р. Патнэма, социальный капитал лежит не только в основе общественных ассоциаций, но является необходимым условием того, чтобы «демократия сработала». Социальный капитал, который трактуется политологом, как доверие и солидарность, приводит к установлению более тесных связей между гражданами, способствует формированию ими ассоциаций и политических партий и, в конечном счете, приводит к активизации общественной жизни. Вовлекаясь в жизнь ассоциаций, люди повышают «личную гражданскую компетентность», учатся добиваться коллективных целей. Тем самым социальный капитал трансформируется в то, что можно обозначить как политический капитал гражданского общества, необходимый для эффективного взаимодействия с государством. Хотя концепция доверия как социального капитала была встречена в научной среде неоднозначно, но нельзя не согласиться с Р. Патнэмом в том, что доверие и солидарность, сотрудничество выступают важным условием развития сетевых отношений гражданского общества. Критика Р. Патнэма со стороны ряда исследователей заключается в том, что элементы доверия видятся в таких негражданских отношениях, как патронаж, блат или бартер. Сам же Р. Патнэм не распространял доверие на вертикальные отношения «патрон – клиент», т. к. видел в них проявление не взаимности, а зависимости и неравенства⁸ . Близкую позицию занимает польский социолог П. Штомпка, для которого патернализм является заменителем доверия, призванным также дать человеку ощущение упорядоченности и защищенности⁹ . Подобные отношения лежат в основе негражданских солидарностей.

Конечно, представление о гражданском обществе как самоорганизации социума на основе солидарности и общих ценностей требует оговорок. На практике гражданское общество представлено разнообразными группами с конкурирующими интересами, а подчас и с собственными версиями общественного блага. Любое гражданское общество представляет собой сферу проявления разных по своему характеру отношений: объединения и разъединения, конфликта и согласия. Самоограничение в преследовании корпоративных интересов, солидарность и способность генерировать общие интересы проявляет себя как тенденция, противостоящая конкуренции и соперничеству групповых интересов.

Как считают исследователи, в России могут быть реализованы разные варианты гражданского общества. Один из них – «атомизированное» гражданское общество, включающее в себя различные группы интересов, замкнутых только на себя и без широких горизонтальных связей друг с другом. Подобное общество беззащитно перед государством. Альтернативный вариант – сетевое гражданское общество, в котором доминируют горизонтальные формы обмена ресурсами, солидарные внутрисекторные взаимоотношения, культура коммунитаризма.

Рассматривая российскую ситуацию в целом, отметим, что параллельно теоретическому интересу к проблеме гражданского общества на рубеже 80-90-х гг. в стране стали появляться и сами отдельные элементы гражданского общества: общественно-политические движения в виде, политические партии, разнообразные общественные организации, которые определяли себя как «неформальные», подчеркивая тем самым противоположность официально действующим и «заорганизованным» профсоюзным, молодежным, женским, природоохранительным и другим организациям.

В концепциях посткоммунистических переходов состояние гражданского общества определяется через смену стадий «восстановление», «мобилизация» и «демобилизация». Применительно к России мобилизации соответствует политизация и гражданская активность населения конца 80-х–начала 90-х гг. ХХ в. При всей аморфности появившейся протоконструкции гражданского общества имела место надежда на то, что это общество сумеет аккумулировать идущую «снизу» социальную и политическую инициативу и задаст стране демократический вектор развития. Но политизированность не трансформировалась в эффективные гражданские ассоциации. Это видно по состоянию российских партий. Парадоксальность заключается в том, «взрывной» характер развития многопартийности, проявившийся в 90-х гг., так и не привел к формированию эффективных партий и партийной системы. Оценивая ситуацию с российскими партиями этого периода (большое количество партий, занимающих одну и ту же идейную нишу, но не способных к диалогу друг с другом, за редким исключением слабо связанных с населением и не имеющих реальных рычагов влияния на власть, представляющих не сколько интересы граждан и программы, а лидеров), скажем словами польского социолога П. Штомпки: «гражданское общество было создано сверх меры»»¹⁰ . Демобилизация гражданского общества проявилась в тенденции отхода населения от активной общественной и политической жизни. Неоправданность надежд на активное гражданское общество породила дискуссии о культурных параметрах формирующего российского гражданского общества («западное» или «восточное»), перспективах его развития («атомизированное» или «сетевое»), как и в целом о его возможности в России. Актуальным стало обращение к выводам правоведов, сделанных еще в ХIХ в. (К.Д. Кавелина, Б.Н. Чичерина и др.), относительно особенностей западного и российского общества и роли государства в оформлении общественного устройства. Вывод о том, что все в России получает бытие от государства, «подчиняясь мановению сверху» распространяется и на само гражданское общество.

Ответ на вопрос о реальном состоянии гражданского общества, его социальном и политическом капитале выходит за рамки теоретических дискуссий и предполагает изучение реальной практики развития «гражданского сектора» в регионах. Подобное исследование региональных ситуаций дает возможность увидеть, как в частном проявляется общее, а в общем – частное. Выявление потенциала «гражданственности» региональной жизни (на примере Тюменской области, включая два автономных округа – Ханты-Мансийский и Ямало-Ненецкий) стало целью исследовательского проекта, осуществленного автором при поддержке кафедры политологии Тюменского государственного университета в 2001-2005 гг.

На первое января 2006 г. на территории всей Тюменской области действовало более 10 тысяч общественных организаций, из них почти половина действует на территории юга области, 3200 – в ХМАО, 1666 – в ЯНАО. Проведенное исследование свидетельствует о неравномерности в развитии инфраструктуры гражданского общества. Значительная часть общественных ассоциаций граждан сосредоточена в нескольких крупных городах (Тюмень, Ноябрьск, Новый Уренгой, Сургут, Нижневартовск), что служит подтверждением того, что гражданское общество «вырастает» в городском пространстве, концентрирующем в себе разнообразие интеллигенции и профессиональных групп. Наблюдается неравномерность и в развитии отдельных секторов гражданского общества. Более трети из зарегистрированных организаций составляют профсоюзы, 13-15% – спортивные организации. Численность же благотворительных, экологических и правозащитных организаций в общем составе общественных ассоциаций составляет от 1% до 3%. Хотя для развития гражданского общества принципиальное значение имеют все формы самоорганизации граждан как прививающие культуру коммунитарности, чертой развитого гражданского общества является активность организаций, ориентированных на солидарность «с другими» группами: благотворительных фондов, организаций взаимопомощи и социального обеспечения, правозащитных движений. Сюда можно отнести и экологические движения (оно практически не развито в регионе) как своеобразную форму выражения солидарности с будущими поколениями и ответственности перед ними. Вместе с тем существует общественный запрос на деятельность подобных организаций. Так, 29% участников социологического опроса отметили, что в первую очередь должны получить развитие детские и молодежные организации, 25,6% – правозащитные, 22,5% – экологические, 17,8% – организации взаимопомощи, 8% – благотворительные. Правозащитная и экологическая деятельность – в числе приоритетных. Требует пояснения запрос на правозащитные организации. По мнению большинства опрошенных, эти организации должны заниматься конкретными проблемами рядовых граждан, защищая их от произвола или непониманиея чиновников и работодателей.

Общей особенностью трех субъектов тюменского региона является низкая способность партий (основного властно-ориентированного института гражданского общества) оказывать реальное влияние на региональную и местную политику. Малочисленность большинства региональных отделений партий, их низкая популярность среди населения (только 3,5% респондентов отметили значение партий для региональной жизни) в совокупности с электоральными институтами, используемыми до 2003 г. при выборах законодательных собраний региона, существенно ограничили их политический ресурс. Место партий в избирательном процессе занято корпоративными и властными структурами, что предопределило деполитизированный характер региональных и местных выборов, а также представительных органов власти.

Низкий электоральный потенциал большинства региональных и местных отделений партий ставит их в зависимость от практики выборочного покровительства со стороны администрации или крупных экономических акторов. Учитывая традиционную ориентированность административно-политических элит на Кремль, подобный патронаж распространяется на «партии власти». К помощи власти вынуждены прибегать и другие организации «третьего сектора». Узость собственной ресурсной базы делает многие из них неспособными функционировать с «опорой на собственные силы».

В целом отношение органов власти к гражданским инициативам противоречиво. С одной стороны, необходимость в управлении политической ситуацией потребовало создания при администрациях области и округов аналитических центров, структур, непосредственно работающих с общественными объединениями, ориентироваться на развитие переговорных процедур и институтов (координационные и консультативные советы, Гражданский форум Тюменской области, городские общественные советы, Общественные палаты). С другой стороны, сохраняется настороженное отношение органов власти к гражданским инициативам и стремление распространить на некоторые организации (прежде всего, на обладающие потенциалом воздействия на определенную часть электората) патронажные сети, а также практика создания «сверху» искусственных общественных организаций как способа подключения общественных ресурсов для поддержки «партий власти».

В регионе, как и в стране в целом, развитие гражданского общества сдерживается рядом факторов. Прежде всего, это ограничения социоструктурного характера, связанные с кризисным состоянием экономики и уровнем жизни, порождающие отстраненность населения от общественно-политической жизни. Другие причины кроются в противоречивости нормативной базы, что снижает возможности влияния организаций гражданского общества на политическую жизнь. Используя термин экономиста В. Полтеровича, эти ограничения можно определить как «институциональные ловушки» для гражданского общества. Еще одни ограничения «заданы» социокультурными и социопсихологическими факторами, в том числе ценностными ориентациями населения и их установками на социальный активизм или иммобильность.

Важным показателем социального и политического капитала гражданского общества является не сама по себе «плотность» представленности гражданских ассоциаций в региональном пространстве, а вовлеченность в их деятельность разных групп населения. Для того, что бы сформировалось гражданское общество нужна установка индивидов на активизм, сформированный гражданский интерес. Результаты опросов свидетельствуют о парадоксальной ситуации. С одной стороны, существует общественный запрос населения на гражданские ассоциации как каналы реализации своих интересов, но с другой, – люди не проявляют непосредственной активности как в создании подобных организаций, так и в деятельности уже имеющихся. Гражданские ассоциации все еще остаются сферой активности узкой группы единомышленников. Так, 1,7% из опрошенных нами жителей юга области и автономных округов (1680 респондентов) ответили, что являются членами общественных организаций, 24,3% вспомнили, что являются членами профсоюзов. Не популярна у населения и идея членства в партиях: только 2,5% участников опроса ответили, что являются членами партий. Причины столь низкой вовлеченности в деятельность общественных объединений объясняются рядом моментов: неверием в их эффективность как способа коллективного отстаивания интересов; слабыми коммуникационными обменами институтов гражданского общества с населением (только 46,2% респондентов «знают» или «что-то слышали» об общественных организациях) и друг с другом; «усталостью» населения от политики. Следует отметить и влияние экономической ситуации, которая потребовала от людей активности и умения «вертеться» в решении проблем повседневной жизни.

Важным индикатором, свидетельствующим о готовности граждан социально активно проявить себя, является их установка на выбор той или иной стратегии поведения с целью защитить собственные права и интересы. Выбор варианта поведения есть также результат оценки людьми их эффективности. Как можно судить по ответам на вопрос: «Какой способ выразить свое мнение и защитить свои интересы Вы считаете наиболее действенным?», – население предпочитает одновременно использовать несколько способов действия: как правовые формы защиты своих интересов, так и поддержку со стороны друзей и покровительство начальника. Так, 35,5% опрошенных ответили, что обратятся в суд, 24,1% попытаются решить проблемы через своих знакомых, 21% обратятся в СМИ, 20,5% – к своему депутату или в органы исполнительной власти, 13,7% – к непосредственному руководителю, 9% – в свой профсоюз. О готовности прибегнуть к активным формам протеста – митингам, забастовкам, демонстрациям – заявили 8,8% респондентов. Характерно, что самые низкие позиции по количеству ответивших заняли варианты ответов – «через деятельность политической партии» (1,7%), «через создание собственной общественной организации» (0,6%). Таким образом, выражение индивидуальной социальной активности, в том числе использование ресурсов неформальных социальных сетей, оценивается населением как более надежный способ защиты своих интересов, нежели активность в составе общественных ассоциаций. В то же время 28,6% респондентов выбрали пассивную стратегию: «Ничего не буду делать, т. к. все бесполезно». Такой уровень гражданской саморефлексии не является достаточным для появления действенных общественных ассоциаций. Население явно не верит в то, что они каким-то образом воздействовать на власть, общественную ситуацию, что с их мнением власть будет считаться. Так, в ответах респондентов на вопрос «Считаете ли Вы, что городские (региональные, центральные) органы власти учитывают мнение граждан?», диапазон отрицательных ответов в зависимости от уровня власти колеблется от 43% до 51%. Причем, наибольшее равнодушие к мнению граждан приписывается федеральной власти. На фоне недоверия как к институтам все более широкое распространение получает такой феномен, описанный в социологии, как «внутренняя эмиграция» или «геттизация» (термин П. Штомки) – отстраненность индивида от общественной жизни, самоизоляция в мире семьи или в рамках других узких примордиальных групп. В этом плане показательны ответы 30% участников анкетного опроса (2328 респондентов), которые полностью согласились с суждением: «Для меня все второстепенно, кроме благополучия семьи».

Серьезным самоограничением гражданского общества может выступать социальная саморефлексия индивида.В данном случае понимается самоидентификация индивида с различными группами и общностями. Развитие отношений доверия и солидарности в рамках подобных групп отвечает потребностям активизации ассоциированной жизни граждан. Как показали результаты исследования, ведущим для респондентов стал этнический критерий самопричисления, затем земляческий и поколенческий. Опрошенные были более сдержанны в демонстрации позитивной установки на самоидентификацию с людьми той же профессии, имущественного положения и близких политических взглядов. Но именно развитие сетевых взаимодействий в рамках данных групп играет существенную роль в становлении общественно-политического сектора гражданского общества.

Не может быть гражданского общества без особого типа гражданственности, предполагающего в том числе и такие качества, как представление о себе как субъекте правовой системы, чувство ответственности и гражданского долга, способность в случае необходимости пойти на риск для защиты демократических ценностей. Исследование, проведенное среди молодежи области (1400 респондентов) показывает, что эти качества не представляют системного единства. Значительная часть молодых респондентов идентифицирует свое «гражданство» с формальной принадлежностью к государству: «жить в России» – 51%; «обладать правами гражданина России» – 47 %. С обязанностями и чувством долга перед страной идентифицируют себя 40,5% опрошенных, что является положительным моментом. Но лишь десятая часть респондентов включает в свое представление о гражданстве проявление собственной активности в развитии гражданского общества и демократии. Молодежь, которая, казалось бы не отягощена грузом советского прошлого, более оптимистично воспринимает реальность и восприимчива к либеральным ценностям, также как и старшее поколение ориентирована на зависимость в плане социальной защиты, нежели на права, свободы и собственный активизм. Так, только 6,5% молодых респондентов считают, что сами способны решить свои проблемы. Отвечая на вопрос о привлекательных для себя идеях, 57,3% респондентов выбрали идею безопасности, 53,2% – стабильности. В то же время, свобода и права человека, его личное достоинство актуальны для 40,7% респондентов. Конечно, нельзя утверждать, что демократические ценности вытеснены у молодежи на периферию сознания, но они находятся в эклектичном сочетании с противоположными ценностями и установками. Так, представление о гражданском долге сочетается с высоким уровнем электорального абсентеизма и общественной пассивностью. Серьезную проблему для дальнейшего развития гражданского общества представляет отторжение у части молодежи демократических ценностей. Треть респондентов привержена политики «твердой руки», считая, что в определенных ситуациях можно пожертвовать правами и свободами; 37,2% опрошенных придерживаются умеренно-националистических позиций, настаивая на проведении приоритетной политики по отношению к русскому народу, 20% занимают крайнюю националистическую позицию – «Россия для русских».

В условиях, когда население проявляет пассивность в гражданской самоорганизации, власть пытается реализовать свой собственный проект гражданского общества. Обществу была «подарена» партийная система (в таком контексте может быть рассмотрено российское электоральное законодательства, Закон «О политических партиях», появление партий-власти). С целью повышения «эффекта влияния» общества власть инициировала процесс создания публичной сферы гражданского общества. Здесь можно вспомнить общественную палату из 250 представителей общественных объединений, созданную в 1996 г. при Президенте России которая чуть позже трансформировалась в Политический консультативный совет. Аналогичные структуры стали появляться и в регионах: при администрациях были созданы координационные и консультативные советы, аналитические центры и структуры, непосредственно работающие с общественными организациями.

В последние годы наблюдается активный процесс институционального оформления «переговорных площадок» власти и общественных организаций. В 2001 г. был проведен съезд Гражданского форума, а в 2005 г. принят закон «Об Общественной палате» и сформирована сама палата. При этом власть говорит о том, что существующие общественные организации смогут выступить в роли экспертного сообщества, выявить и представить интересы граждан, наладить диалог между властью и обществом. Нет сомнения, что публичная сфера как пространство широких политических дискуссий необходимо для гражданского общества. Более того, концепт публичной сферы является одним их востребованных в научном дискурсе при обсуждении перспектив развития гражданского общества. В ней видят дискурсивную среду для кооперативного способа решения проблем в демократических условиях (Дж. Дьюи); сферу, где одна группа становится солидарной с другой (Б. Хайнц); место формирования взаимного согласия, сопричастности и демократизма (Ю. Хабермас), ареной практических действий во имя общего блага (Ю. Красин), выражение ассоциативности гражданского общества (Ж. Тощенко).

Но способны ли эти усилия российской власти породить демократические эффекты?

Во-первых, эти инициативы неслучайно совпали с курсом «укрепления вертикали власти». На фоне раздающихся обвинений в усилении авторитаризма демократическая риторика власти призвана сгладить ее негативное восприятие.

Во-вторых, власть, учреждая Общественную палату, власть тем самым признает, что ее законодательные органы и представленные здесь партии не способны функционировать в режиме прямой и обратной связи с обществом и представительства интересов последнего.

В-третьих, велик соблазн распространить контроль и патронаж власти за общественной инициативой, использовать ее для проведения решений власти в жизнь (особенно для реализации общенациональных проектов).

В-четвертых, отдача от новых институтов определяется не только характером реализуемых органами власти стратегий отношения с данными структурами, но и тем насколько сами граждане будут заинтересованы в получении подобной отдачи. При низком уровне активности населения есть опасность, что созданные институты взаимодействия власти и общественности замкнутся сами на себе. Наряду с низкой активностью населения есть и другая проблема (в частности ее признают активисты Гражданского форума Тюменской области и городского Общественного совета) – слабое отражение работы форумов в принятии решений органов власти.