Понятие «образованные немцы» достаточно условно,
поскольку включает в себя людей различного социального статуса,
профессиональной деятельности, политических убеждений. Исключая
обращение к проблеме «Россия в глазах политиков Германии», обратим
внимание на то, что даже в представлениях деятелей культуры и науки,
казалось бы столь близких по роду своих занятий, отношение к России
было достаточно различным. Когда в России была основана Академия
наук, именно из Германии в нашу страну был проложен «постоянный
маршрут», наука наша создавалась усилиями немецких ученых. Причин
здесь было две: первая, и, думается, главная, заключалась в том, что
в самой Германии, раздробленной и бедной, науке не от кого было
ожидать поддержки. Не отсюда ли и те высокие оценки, почти на уровне
преклонения, перед русскими царями (Екатериной, конечно, прежде
всего), которые так поражают нас сегодня в высказываниях немецких
ученых, работавших в Российской Академии наук? Это простое осознание
того факта, что без государственной поддержки наука существовать не
может, и в России она такую поддержку имеет, а в Германии нет.
Вторая причина – Россия сама привлекала как
объект исследования. Грандиозные размеры страны, неизученность
азиатской части России влекли в Россию тех, для кого отсутствие
карт, бездорожье были обычными условиями работы. Сибирь, Центральная
Азия, а затем и Кавказ изучались исследователями, среди которых
немецкие фамилии преобладают. Но в таком случае сразу возникает
недоуменный вопрос: неужели Россия все еще была в представлениях
немецких ученых страной варварской, дикой, в которой незатронутое
цивилизацией население ждет своих исследователей? Чтобы хоть как-то
более или менее непредвзято ответить на этот вопрос, необходимо
обратиться к тенденциям развития науки конца XVIII в. Их можно
выделить по крайней мере две. Одна, которая казалась ведущей (ибо
оказывала заметное влияние на общественное сознание), была
тенденцией просветительской, в пределах которой понимание законов
развития, решающей роли человека-героя как активного
преобразователя, вершителя судеб истории были главным способом
трактовки исторического процесса. И другая тенденция, менее
воспринимаемая общественным сознанием (и до сих пор недооцениваемая
нами) – формирование представлений об истории как о процессе
глубинном, творимом не великими личностями только, но народами,
создателями традиций, теми, кто непосредственно осваивает природные
пространства. Возникновение геологии, минералогии, ботаники,
зоологии, этнографии, филологии как наук происходило во второй
половине XVIII в. Именно в этот век были созданы первые описания
природных условий разных частей Земли – Южной и Северной Америки,
Центральной Азии, территорий, прилегающих к Северному Ледовитому
океану, Исландии, Шотландии, Индии и Китая. Еще не были описаны
языки китайский, русский, арабский, персидский, да и множество
других. До возникновения японистики как науки еще более ста лет.
Уильям Джонс, английский исследователь Индии, только в конце XVIII
в. обнаружил, что в Индии говорят на разных языках. И еще совершенно
не были описаны Балканы и Кавказ, а ведь это центр Европы. Изучение
народной культуры немецкого, французского народов еще только
начиналось.
В данном контексте интерес к России не есть нечто
особенное, но выражение общих тенденций развития европейской науки.
В XVIII в. В Санкт-Петербургской Академии наук работали: минералог
Эрих Лаксманн (жил и работал в Иркутске), профессор естественной
истории Сэмуэль Готлиб Гмелин, естествоиспытатель Бенедикт Франц
Герман, шведский минералог Иоганн Готлиб Фербер, писавший на
немецком языке., зоолог и ботаник Петер Симон Паллас. Изучением
народов Российской империи занимались Герхард Фридрих Мюллер (более
известный у нас как Фёдор Иванович Миллер), Иоганн Готлиб Георги,
создавший 4-тт. «Описание всех народностей Российской империи»,
Иоганн Эберхард Фишер, известный более в Европе, чем у нас, первый
создатель «Сибирской истории», бывший к тому же ректором
Академической гимназии, готовившей первые собственно русские кадры
для дальнейшего развития Академии наук. Становилась ли Россия более
понятной Европе? Вряд ли, ведь эта «чистая наука» не могла иметь
широкой читательской аудитории.
Более востребованной могла бы оказаться
просветительская традиция, всегда каким-то образом «представляющая»
страну. Просветительская традиция – философско-историческая, но
опирается всегда на историю событийную, выстраивая определенным
образом имеющийся в ее распоряжении ряд событий. Между тем никакого
варианта событийной истории Россия еще не имела. Здесь, конечно,
возникает имя немецкого историка Августа Лютера Шлёцера, по
приглашению Мюллера приехавшего в Россию в 1761 г. Он стал
собирателем русских древностей, а, познакомившись с неопубликованным
сочинением В. Н. Татищева «История российская с самых древнейших
времен», приложил немало усилий к ее публикации (автора уже не было
в живых). А. Л. Шлёцер является одним из первых историков России, но
незаслуженно имеет негативный образ в общественном сознании,
изменить который вот уже несколько десятилетий безуспешно пытается
современная отечественная историческая наука. Вынужденный уехать из
России, он оставил собранные им документы по истории России в
распоряжении Академии наук. Затем по решению Екатерины они, в
совокупности с другими, более современными и отобранными под
непосредственным руководством императрицы, были отправлены Вольтеру.
Созданная Вольтером «История России при Петре Великом» стала первым
трудом, познакомившим европейцев с историей нашей страны. Так
неожиданно российская история обрела свой просветительский вариант
трактовки, да еще созданный не кем-нибудь, а самым великим из
прсветителей. Однако оценки, дававшиеся России в этой работе, были
таковы, что работа эта никогда не переводилась на русский язык.
Материалы Шлёцера практически не были использованы Вольтером (они
хранятся в его архиве). Французского философа интересовал
царь-реформатор – и с ним только познакомились европейцы.
А. Л. Шлёцер, вернувшись в Германию, в дальнейшем
работал профессором Гёттингенского университета, но любовь к русской
истории сохранил на всю жизнь. Уже в Германии им был создан
фундаментальный труд, классика источниковедения – «Нестор. Русские
летописи на древнеславянском языке». Кроме того, он основал и
практически сам издавал журнал «Любитель русской истории».
Исследователь народной культуры, Шлёцер с любовью и
заинтересованностью писал о русской старине (уникальным знатоком
которой он был в конце XVIII века), о жизни и культуре собственно
русского народа. Но какова была популярность этого журнала? Стал ли
Шлёцер хотя бы для Германии, не для Европы, проводником знаний о
России? Пожалуй, приписать ему эту роль было бы преувеличением.
Интересно проследить своеобразную ситуацию,
имевшую место в творческой судьбе И. Г. Гердера. Закончив
Кёнигсбергский университет и занимаясь пасторской деятельностью в
Риге, Гердер получает приглашение возглавить пасторскую общину в
Петербурге. Вынужденный откладывать раз за разом свой отъезд в
Россию, Гердер так никогда и не приехал в нашу страну. Но ведь
собирался! А примечательно вот что. В течение пятнадцати лет (с
1774, публикация труда –1784 -1791) Гердер работал над своим самым
знаменитым трудом «Идеи к философии истории человечества», собирая в
процессе работы в своей библиотеке все известные ему описания всех
народов. В результате гердеровская библиотека стала уникальнейшим
собранием книг по истории и культуре народов мира. Все известные нам
описания России так или иначе представлены в труде великого
немецкого просветителя. Отдельные замечания, разбросанные и
неожиданно появляющиеся в тексте, показывают, что Гердер работал над
собственной трактовкой истории России, в которой, в соответствии с
его замыслом, каждый народ выступает в истории как один из творцов
гуманности – главного качества, отличающего человека от животных:
«…лишь с культурой родного языка народ может подняться из
варварства, а Европа потому так долго оставалась варварской, что
чужой язык почти на тысячу лет пленил их органы речи, отнял у
народов самые остатки их письменных памятников и на долгое время
лишил их отечественного свода законов, своеобычного строя и истории.
И только история одного народа зиждется на памятниках родного
языка – это история России, но произошло это именно потому, что
государство это осталось чуждо Римской иерархии: Владимир не принял
папского нунция», – Гердер, как говорится, обронил фразу в главе,
посвященной трактовке роли католической церкви в Европе. На других
страницах книги также обнаруживается возможное для Гердера
сопоставление традиций, истории России с аналогичными сюжетами при
описании других народов. В плане заключительного, ненаписанного тома
среди глав, которые условно можно назвать конкретно-историческими,
последняя глава обозначается следующим образом: «Россия; Остиндия и
Вестиндия; Африка; европейская система; отношение Европы к другим
частям света». Это можно объяснить только тем, что сведений о
России, а особенно о ее истории, стране, поехать в которую он
когда-то планировал, у немецкого просветителя оказалось крайне мало.
Получается: с одной стороны, многочисленные
описания России, созданные в основном усилиями немецких ученых, дают
богатый материал – этнографический, лингвистический, но он может
быть востребован узким кругом специалистов и не оказывает влияния на
формирование общественного сознания, оказывается даже недостаточным
для того, чтобы вписать Россию в общую канву всемирной истории. С
другой стороны, не очень аргументированная, но громко заявленная
концепция варварской России, преобразуемой Петром, а затем, конечно,
просвещенной Екатериной. Несомненно, влияние вольтеровской позиции
было очень сильным.И. В. Гёте, например, имя Петра в своих
разговорах, записи которых сохранены современниками, упоминает так
же часто, как имя Наполеона, а кроме Петра не упоминает никого из
русских царей. И все же восприятие России не могло ограничиться
упрощенной трактовкой. Небезынтересный факт: великой герцогиней,
женой правящего герцога Веймарского Карла-Августа была Александра
Павловна, дочь русского царя. Для Гёте она была идеальной
государыней (нельзя не признать, что те достоинства, о которых
упоминает Гёте, действительно вызывают симпатию к герцогине –
благотворительность, терпимость, заинтересованность в судьбах
подданных и т.д.).
Но есть другая сфера, в которой национальные
различия приобретают свою, особую окраску – это сфера культуры.
Стиль мышления образованных немцев был в то время уже таков, что
само понятие варварства подвергается критике, а уважение к культурам
разных народов представляется нормой. «Не достоин уважения народ,
который весь окружающий мир считает варварским», – писал молодой
Гёте в 1774 г. В позднем творчестве И. В. Гёте наряду со столь
популярным понятием народная культура появляется понятие высокая
культура, а наиболее важной и собственно гётевской можно считать
идею мировой культуры.
Россия была представлена на европейском
континенте своим дипломатическим корпусом, своей сильной армией, что
доказала война с Наполеоном, но все это еще не делало нашу страну
открытой, понятной даже образованным немцам, мыслившим категориями
всемирной истории и мировой культуры. Лишь первые свидетельства о
внутренней, не лежащей на поверхности жизни в нашей стране проникали
в Германию. Они были противоречивы, разнородны. Немцы тяжело
вступили в XIX в. – стремительный захват страны Наполеоном, затем
еще более поразившее их вступление российских войск в Германию.
Россия в глазах немецкого обывателя была, вероятно, страной
варварской. Интеллектуальная же элита еще очень мало знала о России,
чтобы иметь о ней сколько-нибудь сформировавшиеся суждения, хотя все
предпосылки к тому, чтобы знать, и интерес к России, конечно, были
налицо.
Кругова Наталья Ильинична, к.и.н., доцент
кафедры архивоведения и исторической информатики Алтайского
государственного университета, г. Барнаул
