АШПИ 
Kovalenko L.G. The Politics of Memory as a Mechanism of Influence on the Political Process
Сведения об авторе. Коваленко Людмила Георгиевна, кандидат философских наук, доцент, г. Барнаул. Круг научных интересов: политический процесс и механизмы его развития.
Аннотация. В политике «мягкой силы» особая роль отводится прошлому, его интерпретации. Для власти имеет значение политика, позволяющая использовать исторические факты, символы — символическая политика, политика памяти, политическая память. Воспоминания людей о прошлом , используемые политтехнологами, можно назвать политической памятью. Политика памяти — это целенаправленная деятельность по репрезентации определенного образа прошлого посредством вербальных и визуальных практик в целях легитимации политического режима. В политике памяти используются институциональные, организационные и правовые механизмы; часто обращение к образам исторических личностей, героев, придания им особого символизма, воздействующего на политический процесс. Актуальна проблема политической памяти и в России.
Политика памяти как механизм влияния на политический процесс
В политике «мягкой силы», ее технологическом обеспечении особая роль отводится прошлому. И здесь речь идет об интерпретациях, связывающих прошлое с настоящим и будущим. Предполагается, что актуализированное прошлое должно помочь вовремя обнаружить опасность, выявить врагов, мобилизовать граждан и внушить им веру в победу. Интерпретация того или иного образа или события может сплачивать общество или разобщать. Следовательно, для власти имеет значение политика, применяющая разнообразный арсенал способов и механизмов, позволяющих использовать исторические факты, символы. В научный оборот вводятся понятия: «политическая память», «политика памяти», «символическая память».
Политическая память определяется как набор приемов и методов, с помощью которых политические силы, используя административные и финансовые ресурсы государства, стремятся утвердить определенные интерпретации исторических событий как доминирующие [1]. Н.И. Шестов подчеркивает, что политическая память выполняет роль матрицы, на основе которой осуществляется поколенческое воспроизводство структур и качественных характеристик памяти исторической, направленных на формирование и воспроизведение идентичностей — национальных и этнических [2]. Следовательно, воспоминания о прошлом, используемые политтехнологами, можно назвать политической памятью. Эту память несет в себе любое общество, создавая почву для обоснования, что в истории нет второстепенных деталей, надо изучать все, анализировать, выстраивая стратегию развития. Но политическая память — это и психологический феномен, как необходимое свойство личности политического лидера, что позволяет вырабатывать отношение к политическим явлениям, коллегам, политическим событиям. Также интерес представляет политическая память отдельных групп и в целом историческая память народа. Политика памяти — это и целенаправленная деятельность по репрезентации определенного образа прошлого, востребованного в современном политическом контексте, посредством различных вербальных и визуальных практик с целью легитимации власти. И в этом случае она рассматривается как технология манипуляции общественным сознанием. Одним из важных концептов в политике памяти является понятие символической памяти, акцентирующей внимание на том, как с помощью символов интерпретируется социальная реальность в целях легитимации режима. Используются различные методы [1].
Выделяют две формы символической политики: ритуалы и мифы. Ритуал — это двигательная активность (выборы, законодательство). В ритуальной практике используются церемонии, активизирующие массы, рост патриотизма, гордость за страну. Миф выполняет функции политической поддержки и сохранения власти. Следует отметить значение таких символических практик, как создание «монументальных мест памяти». Все это существует в пространстве географическом и социальном, становясь частью национальной памяти, объединяя нацию (например, Голодомор — Украина; Бессмертный полк — РФ). Для осуществления политики вообще и политики памяти в частности разработаны различные приемы и механизмы: институциональные, организационные, правовые. Особо выделим следующие: институты Национальной памяти (Украина, Польша), специальные музеи памяти; принятие законов, догматизирующих трактовки исторических событий (закон о декоммунизации, о Голодоморе 1932–1933 гг. — Украина); использование финансовых рычагов по политическим законам; ограничение доступа к архивам; контроль над СМИ, системой образования, воздействие на символическую сферу. То есть технологический арсенал достаточно разнообразен. Политика памяти как механизм легитимации власти часто обращается к образу исторической личности, приданию ей особого символизма (Бандера; положительный образ Мао Цзедуна (умолчание о негативном); мифологизация образа Сталина).
В международных отношениях особую значимость приобретают воспоминания о прошлом и современные оценки образа СССР и России, на Западе происходит своеобразная демонизация страны и формирование имиджа главного агрессора прошлого и современности, что естественно оказывает влияние на всю систему международных отношений. Доминирующей тенденцией стала конфронтация ряда стран Восточной Европы с Россией. Здесь проводят активную «дипломатию памяти», настаивая на официальном признании факта преступлений коммунистических режимов, принимая соответствующие внутригосударственные законы. Также отметим, что и в ЕС в период включения в альянс стран Центральной Европы остро встал вопрос о том, насколько общее культурное наследие и коллективная память могут стать основой консолидации. Прежний консенсус относительно истории был достаточно основательным, включая важные элементы — память о Холокосте и нацизме. Но в начале XXI в. многие устои европейского консенсуса о прошлом ослабли, появились новые трактовки. В 1998 г. М. Вальдер говорил, что «немецкий позор используется в целях, не имеющих никакого отношения к прошлому», и предложил меньше заниматься «ритуализацией» общей памяти и разбираться с нацизмом на уровне индивидуальной совести, хотя историческая ответственность с немцев не снималась. Также новые члены ЕС демонстрируют различные взгляды на Холокост. Таким образом, прежний евроконсенсус в отношении исторической (политической) памяти разрушается, так как не может быть вечным [3, c. 43–44 ]. Здесь важен вопрос, куда этот кризис ведет: к ревизии и выработке нового, более сложного консенсуса или к «войнам памяти» и манипуляциями историей с использованием всего арсенала политики памяти.
Для нас особый интерес обозначенная проблема представляет относительно России, поскольку отношение к историческому прошлому и внутри государства очень неоднозначное. Множество интерпретаций важнейших событий в жизни общества определяет расстановку политических сил, функционирование власти и отношение к ней и всему, что от нее исходит. Для значительной части населения РФ советское — важнейший компонент массовых представлений, картины мира, складывающейся в 2000-е гг. Ее движущими силами стали новые направления политики памяти, в частности — использование советского искусства [4, с. 51-54]. Таким образом, мир искусства сталинской эпохи стал частью борьбы за историю. Л. Гудков подчеркивает, что сталинский миф — это продукт бюрократической работы, массовой пропаганды. Подобные символы существуют потому, что к ним постоянно апеллируют политические силы, навязывающие их обществу, соответственно своим интересам. Имя «Сталин» объединяет разнородные представления о стиле руководства страной, поддерживает связь времен и задает ориентиры национального развития. Процесс восстановления «величия Сталина» в общественном восприятии можно объяснить рядом причин: разочарование в реформах, падение жизненного уровня, социальная дезорганизация, отсюда ностальгия по прошлому. Но при этом не отрицается факт массовых репрессий и подчеркиваются заслуги Сталина по превращению СССР в супердержаву [5, с. 108, 111]. То есть можно сказать, что в массовом представлении в новейшей истории страны установился консенсус относительно Сталина как крупнейшего государственного деятеля и организатора массового террора, что позволяет не доводить эти представления до состояния конфликта. В настоящее время апелляция к великому прошлому стала важнейшей частью легитимации режима. Интересно, что значительная часть граждан, зная о преступлениях сталинского режима, не готова считать преступной саму советскую систему [5, с. 127], которая обеспечивала развитие общества, создание условий для жизнедеятельности граждан (образование, здравоохранение, культура и т.д.), ощущение стабильности и безопасности жизни. Возможно, этим объясняется стремление установить памятники Сталину, вернуть название города «Сталинград».
Символическая политика конструирует политическую реальность, используемую как способ консолидации общества. В центре внимания не только образ Сталина, но и героев далекого прошлого, например, князя Святослава как полководца, отразившего «злобных хазар». Пропаганде данного образа служит кампания по возведению памятников с начала 2000-х гг. в РФ и Украине. Походы князя изображаются как «освободительная война». Обращение к этому образу присуще прежде всего радикальным силам, пытающимся информировать общество о «запретных страницах» истории древних славян. Популяризации образа посвящены книги, создана галерея живописных портретов князя, музыкальные произведения. В 2005 г. в с. Холки Белгородской области появился памятник Святославу, восседающему на коне, топчущем хазарского воина, в котором некоторые усмотрели аналогию с Георгием Победоносцем [6, с. 37–38]. Памятники часто ставят без санкции государства, на спонсорские деньги. Еще раньше подобный памятник появился в Киеве — в 2003 г., в 2005 г. — в Запорожье, в 2015 г. — в Мариуполе. Причем в последнем случае инициатором выступил добровольческий батальон «Азов», усмотрев в памятнике символ борьбы с сепаратистами и «русским миром», а князь для них — «герой обретенной государственности» [6, с. 39, 41]. Даже введен «день памяти» князя Святослава — 3 июля. Таким образом, историческая личность далекого прошлого может использоваться в политике памяти как определенный механизм оправдания и объяснения современных событий на постсоветском пространстве. Исходя из вышесказанного, следует отметить, что происходит постоянная реинтерпретация исторических образов, призванная привязывать их к определенным политическим интересам.
В России целью символической политики является формирование массового исторического сознания с его образами прошлого и, прежде всего, «правильных» образов у подрастающего поколения с последующим их воспроизводством. Для этого используется политика памяти, включающая разнообразный инструментарий: создание комиссии по противодействию фальсификации истории, различных фондов; активно обсуждается вопрос о возможном введении базового учебника истории и единого историко-культурного стандарта в области образования. Проблема учебника очень важная, так как это способ передачи информации и формирования определенных идеологических взглядов учащихся, привития чувства патриотизма через обращение к прошлому и осознания себя гражданином единой страны. В рамках политики памяти проводятся всевозможные акции, посвященные знаменательным событиям; она оказывает определенное влияние и на формирование имиджа страны, ее власти, политического лидера; на межгосударственные отношения.
Литература
1. Политика памяти // Википедия. Свободная энциклопедия. URL: https://ru.wikipedia.org/wiki/Политика_ памяти
2. Шестов Н.И. Память историческая и память политическая: структура политико-мифологической связи. URL: https://cybeleninka.ru/article/n/pamyat-istoricheskaya-i-pamyat-politicheskaya-struktura-politiko-mifologicheskoy-svyazi
3. Миллер А. Коллективная память — одна из опор ЕС? // Pro et contra. №1–2. 2012. С. 43–49.
4. Янковская Г. Триумфальное возвращение? Искусство эпохи сталинизма в музейных и городских практиках 2010-х годов // Неприкосновенный запас. 2017. №2 (112). С. 51–66.
5. Гудков Л. Дереализация прошлого: функции сталинского мифа // Pro et contra. 2012. №6. С. 108–135.
6. Шнирельман В. Князь Святослав и политика памяти // Неприкосновенный запас. 2017. №2 (112). С. 35–50.