АШПИ 
Turinskaya Kh.M. Rethinking Ujamaa Legacy: Tanzanian Nation
Сведения об авторе. Турьинская Христина Михайловна, к.и.н., ст. научный сотрудник, Институт этнологии и антропологии РАН, Институт Африки РАН, г. Москва. Круг научных интересов: социальная антропология, африканистика, политическая история, федералистика.
Аннотация. В докладе анализируются попытки современных обществоведов пересмотреть наследие африканского социализма/уджамаа в Танзании, составной частью которого являлась идеология танзанийской нации. Автор приводит фрагменты научной полемики и намечает ключевые дискуссионные вопросы истории Объединенной Республики Танзания: проблема выбора социалистического курса; политика «отца нации» Джулиуса Ньерере, «главного архитектора» союза Танганьики и Занзибара; действия танзанийского руководства в племенном вопросе и другие темы.
Переосмысляя наследие уджамаа: танзанийская нация
В 2019 г. исполняется 55 лет со времени образования Объединенной Республики Танзания. ОРТ являет собой пример устойчивости добровольного союза двух территорий, политически разностатусных, неравновесных в социальном и экономическом плане. В течение всего периода существования эта страна в Восточной Африке была и остается объектом внимания политических философов, социальных ученых. Среди дискуссионных тем — выбор некапиталистического курса и судьба африканского социализма «уджамаа»/«ujamaa» в современной истории Танзании, в условиях либерализма; фигура Джулиуса Ньерере — «отца нации» и «главного архитектора» Союза; специфика партийной системы; государственное строительство и национальная политика; «танзанийскость», «занзибарскость», «единство», национализм и сепаратизм; природа танзанийского «федерализма», сущность союзного вопроса, отношения между Танганьикой и Занзибаром — материковой и островной частями Объединенной Республики; суверенитет и страновые интересы Танзании в контексте региональной интеграции и планируемого создания Восточноафриканской федерации.
Не только между буржуазными учеными и марксистами, но и в среде африканистов собственно левого спектра, придерживающихся схожих взглядов, возникла полемика по проблеме постколониальной государственности, определения векторов политического, экономического, национального развития стран континента и по поводу интерпретаций уджамаа и динамики становления танзанийской нации, в частности. Восточноафриканский политолог и государствовед кенийского происхождения, Али А. Мазруи, известный прозападными взглядами и эмигрировавший в США, отмечал, что перенаправление Танганьики в начале 1960-х годов от многопартийности на путь построения «демократического однопартийного государства» Ньерере считал лучшим способом избежать «грязи в политике». При новой системе в электоральный период по соображениям «политической гигиены» и для соблюдения чистоты выборов между собой соревнуются кандидаты от единственной в стране партии (ТАНУ). При этом, союз с радикалистским Занзибаром, где в результате антисултанского, антифеодального, антиарабского движения в январе 1964 г. произошла революция, по мнению Мазруи, дал умеренной Танганьике дополнительный революционный заряд [1].
С другой стороны, поддержку африканского населения архипелага получил тот эгалитаристский этос, который сформировался в Танганьике и в годы независимости воплотился в идеологии уджамаа, в борьбе с трайбализмом, в практике «перемешивания племен», в поддержке лингва франка суахили как общегосударственного языка с целью построения танзанийской нации. «Мы — танзанийцы», отвечали занзибарские военнослужащие на вопрос, кем они себя считают после объединения архипелага с «мейнлендом» [2, с. 64]. Спустя полвека существования Объединенной Республики дипломаты ОРТ уверены, что танзанийцы вместе будут «сильнее, чем поодиночке» [3, с. 54]. Между тем, о необходимости выбора социалистического пути и для освободившейся от британских колонизаторов Танганьики, и для всей Африки Ньерере писал еще в 1962 г., до восстания на Занзибаре. Последовательный критик политики Ньерере, Мазруи в то же время «не замечал», что и в соседней капиталистической Кении при Дж. Кениате фактически сформировалась однопартийная система. Трайбализм и элитизм, которые поощряла и использовала британская администрация, продолжают влиять на политическую, экономическую, социальную жизнь независимой Кении вплоть до настоящего времени.
Как указывали советские историки, Мазруи, анализируя события и явления в современной истории Восточной Африки, рассматривал политическую их сторону, не уделяя достаточного внимания социально-экономической подоплеке происходившего. Например, существо различий в тех курсах, которыми следовали правительства стран региона, он видел в разнообразии степеней и форм африканизации, поэтому считал возможным вкладывать в понятие «социализм» любой смысл. Мазруи полагал, что Кения, как и Танзания, строит социализм, только свой, особый, а цель кенийского социализма — не в уничтожении классов, а в том, чтобы не допустить совпадения расовых границ в обществе с классовыми. Ученый тут же признавал, что этот курс можно и не называть социалистическим, а считать «африканизацией капитализма»…[4, с.198]. Но ведь именно совпадение классовых и расовых границ в султанском Занзибаре, закрепленное и в практике британского владычества на архипелаге, стало раздражителем для местных ширази и африканцев, послужив триггером революционных событий 1964 г.
Общественная мысль на протяжении столетий признаёт «национальную, религиозную и многие другие „идентичности“ отчужденными и реакционными „частями культуры и самосознания“, унизительными для человеческого достоинства» [5, с. 228], но нации и классы продолжают существовать, а это суть явления фундаментальные для социального неравенства, как и государство, от какового человечество так же не отошло. Идея нации формировалась в общественном сознании «через лояльность государству, через признание государства органом свободных граждан, обладающих собственностью, и через преодоление принципа государственного суверенитета как суверенитета монарха». Действительные основания формирования реальных наций, а также идеологического сопровождения данного процесса, следует искать в экономической истории [6, с. 231, 239].
В трудах исследователей, разделявших левые взгляды, также выявились серьезные теоретические расхождения по поводу социально-экономического потенциала уджамаа. Так, итальянский экономист и социолог Джованни Арриги, изучавший причины «африканского кризиса» и результаты применения принципов «Вашингтонского консенсуса» в странах «третьего мира», указывал на несовпадение мнений по поводу сущности режимов, возникших в Африке в результате деколонизации. Полемизируя со своим коллегой по научной работе в Танзании, канадским политологом Джоном Солом, Арриги называл эти режимы национально-освободительными, но в то же время популистскими, не-социалистическими, «даже если» они и «использовали социалистическую риторику». Оба автора, впрочем, высказывали скепсис в отношении способности африканских режимов избавиться от неоколониализма и выполнить обещания, касающиеся экономического развития [7, с. 7]. Дж. Сол, затрагивая политику руководства ОРТ в племенном вопросе и в отношении традиционных властей, квалифицирует танзанийский проект как социалистический. И рассуждает, чему может научить африканцев противоречивый опыт уджамаа, перспективно ли обращаться к истории африканского социализма в его танзанийской версии в их попытках преодолеть наследие колониализма на континенте и в борьбе с засильем мирового капитала [8]. Между тем, именно государства-нации на современном этапе остаются центральной ареной борьбы против глобального капитализма [9].
При ujamaa в Танзании были национализированы крупнейшие иностранные банки и компании, земля объявлена собственностью государства, создавались коллективные хозяйства, разрабатывались стратегии «опоры на собственные силы» и «культурной революции» и другие меры. Термин «девелопментализм», заметим, может применяться не только в приложении к текущей ситуации в ОРТ, но и в анализе танзанийской экономики 1960–70-х годов, включая аграрный сектор. Вынужденный переход Танзании с середины 1980-х годов под влиянием рекомендаций МВФ к новой экономической политике Джулиус Ньерере, ушедший в отставку с поста президента, признавал как «незапланированное отступление от социализма» [10, с. 56–58].
В нынешних условиях многопартийности, но фактически в «системе с одной доминирующей партией», как ее характеризуют танзанийские политологи [11], — речь идет о Революционной партии/ЧЧМ, преемнице ТАНУ и занзибарской Партии Афро-Ширази — идеи независимости и антиколониализма, лозунг «Революция навсегда!» из эпохи африканского социализма по-прежнему используются правящей ЧЧМ, однако в них вкладывается альтернативный смысл. Перед гражданами вырисовываются перспективы построения прагматичного «государства развития» вместо модернизирующего социального государства, государства всеобщего благосостояния (welfare state), которое было изначально задумано авторами концепции уджамаа, лидерами танзанийской революции [12].
В связи с вопросом, действительно ли и целиком ли Танзания перестала быть социалистической, отметим принципиально важную тенденцию последних лет. Заявленные при предыдущем президенте Киквете реформы, предполагавшие реструктуризацию союза, пересмотр статусов Занзибара и «материка», легализацию и закрепление принципа федерализма в конституции, проведение мер по децентрализации в качестве закономерного — как могло казаться в соответствии с логикой либерализма — итога политики «good governance» и оформления «developmental state», при действующем президенте Магуфули утратили статус приоритетных для союзного правительства.
Процесс внесения изменений в Основной закон ОРТ сведен на нет, запланированный и подготовленный конституционный референдум не состоялся, движение к де-юре федерализму приостановлено. Соглашаясь на конфедеративные и, в неопределенном будущем, федеративные отношения в рамках регионального сообщества (ВАС), танзанийское руководство одновременно дистанцируется, как и прежде, от использования подобных механизмов внутри страны. Поддерживая, таким образом, наследие уджамаа и замысел Ньерере, по крайней мере, в административно-политическом устройстве государства, в сохранении его территориальной целостности, в идеологии единства танзанийской нации.
Литература
1. Mazrui A.A. Tanzaphilia: A Diagnosis [From Transition 31 (I967)] // Transition. 1997. No.75/76: The Anniversary Issue: Selections from Transition, 1961–1976.
2. Тетерин О.И. Занзибар: первый год после объединения // Азия и Африка сегодня. 2014. №7.
3. Республике Танзания — 50 лет // Азия и Африка сегодня. 2014. №7.
4. Историческая наука в странах Африки. М., 1979.
5. Элез А.Й. [Рец. на:] Исмагилова Р.Н. Эфиопия: особенности федерализма. М.: Институт Африки, 2018. 544 с., карт. // Восток. 2019. №3.
6. Элез А.Й. Этнология и фашизм: К вопросу о теоретических источниках современной концепции «гражданской» нации // Образование и право. 2017. №6.
7. Арриги Дж. Извилистые пути капитала. Интервью Дэвида Харви // Прогнозис. 2009. №1(17).
8. Saul J.S. Tanzanian Socialism and Africa’s Future: Mere Footnote or First Step on a Long March. URL: https://carleton.ca/africanstudies/wp-content/uploads/Saul-Nyerere-Carleton-2011.pdf
9. Wood E.M. Global Capital, National States // Historical Materialism and Globalisation. L., 2002.
10. Шлёнская С.М. Объединенная Республика Танзания. М., 2014.
11. ПМА: интервью с Джейсоном Нкьябонаки, Дар-эс-Салам, 2013.
12. Bissel W.C., Fou?r? M.-A. Memory, Media, and Mapinduzi: Alternative Voices and Visions of Revolution, Fifty Years Later // Social Memory, Silenced Voices, and Political Struggle: Remembering the Revolution in Zanzibar. Dar es Salaam, 2018.