Михалев А.В. Память о японской интервенции на Дальнем Востоке России: три постсоветских нарратива

Mikhalev A.V. Memory Memories of Japanese Intervention in the Russian Far East: the Three Narratives of the Post-Soviet Period

Сведения об авторе. Михалев Алексей Викторович, д-р полит. наук, директор Центра изучения политических трансформаций Бурятского государственного университета (http://www.bsu.ru/science/ndep/polittransformacii), г. Улан-Удэ.

Аннотация. Представленная статья посвящена анализу структуры памяти о японской интервенции на Дальнем Востоке России. Исследование опирается на тексты региональной прессы, краеведческие материалы, а также на данные, полученные автором в ходе целого ряда экспедиций в столицы дальневосточных субъектов России (Амурская область, Сахалинская область, Приморский край). Основная цель данной работы — это попытка выявить наиболее политически актуальные нарративы о японской интервенции. Речь идет о сюжетах, способных выполнять функцию политической мобилизации. Подобный тип памяти принято называть политической памятью. Выбранный нами фокус исследования — японская интервенция — полностью исключает носителей «живой памяти» в силу хронологической удаленности. Именно поэтому мы выделили только три наиболее значимых нарратива. Важными чертами этих исторических сюжетов являются: травматичность, удаленность, депривированность. Основной вывод исследования заключается в том, что в связи с географической удаленностью и депривированностью по отношению к «большой» истории локальная память о японской интервенции является одной из основ дальневосточной идентичности.
Ключевые слова: политика, память, интервенция, Дальний Восток, коммеморация, травма.

Summary. The proposed paper examines the structure of the memories of Japanese intervention in the Russian Far East. The research is based upon texts from regional media, local historical materials, and data obtained by the author in a number of expeditions to administrative centres of the Far Eastern regions of Russia (Amur oblast (region), Sakhalin oblast (region), Primorsky Krai). The paper is an attempt to define the most politically important narratives about Japanese intervention. We touch upon the stories capable to perform the function of political mobilization. Such a type of memory is usually called political memory. The focus of the research — Japanese intervention — does not include the eyewitnesses of the events due to chronological remoteness. This is why we single out only three most significant narratives. These stories have the following characteristics: relation to traumatic memories, remoteness, deprivation. The research concludes with an idea that local memory of the Japanese intervention is one of the pillars of local identity due to geographic remoteness and deprivation in comparison with “bigger” history.
Keywords: politics, memory, intervention, Far East, commemoration, trauma

Память о японской интервенции на Дальнем Востоке России: три постсоветских нарратива

Память о почти полувековом российско-японском противостоянии на Дальнем Востоке* на протяжении всего советского периода была в центре внимания дальневосточной литературы, живописи, кинематографа, мемориальной скульптуры. Композиция официального советского исторического нарратива состояла из трех основных блоков: русско-японская война, японская интервенция, разгром квантунской армии. Тема интервенции являлась одной из ключевых, так как была связана с утверждением на Дальнем Востоке советской власти [1]. Однако в контексте обсуждения вопроса северных территорий и мирного договора с Японией в 2000-е годы проблематика японской интервенции в регионе оказалась на периферии внимания как крупных федеральных масс-медиа, так региональных властей. При этом острота общественно-политических дискуссий вокруг памяти об интервенции по-прежнему актуальна [2].
Обострение исторических споров фиксируется не только в пространстве Восточной Европы [3], но и Северо-Восточной Азии, где вопросы коллективной памяти имеют гораздо больший конфликтный потенциал. Большинство востребованных здесь национальными историографиями травматических исторических сюжетов имеют отношение к японской оккупации, поэтому особое внимание уделяется и Дальнему Востоку России, на территории которого в первой половине ХХ века происходили события, сформировавшие основу регионального исторического нарратива, связанного с освобождением от японской оккупации.
С распадом советской системы коммеморации на Дальнем Востоке сформировался новый набор мнемонических акторов, претендующих на свое видение памяти о событиях почти столетней давности. Одним из таких акторов стали корейские национально-культурные центры ДФО РФ, так или иначе связанные с МИД Южной Кореи. После распада СССР и относительного смягчения режима семьи Ким представители МИД Южной Кореи совместно с МИД КНДР и корейской диаспорой дальневосточных регионов принимают непосредственное участие в торжественных мероприятиях, приуроченных к памятным датам. В числе акторов, заинтересованных в поддержании данного сегмента мемориальной культуры, также необходимо упомянуть РПЦ, региональные отделения КПРФ, Ассоциацию японских военнопленных, а также местных краеведов.
Данное исследование проводилось в Дальневосточном федеральном округе в 2019 году на территории трех столиц субъектов Российской Федерации. Их выбор обусловлен тем, что в период Гражданской войны в России здесь располагались крупные военные соединения японских и американских интервентов, а на уровне повседневности у местных жителей сохраняются устойчивые представления о Японии как агрессоре и о партизанской борьбе с интервентами. Партизанский нарратив является основным контекстом, в который вписаны основные события политической истории региона. В каждой из изучаемых столиц субъектов Дальнего Востока по сей день существуют Партизанские улицы, а во Владивостоке — Партизанский проспект. В Приморском крае расположен город Партизанск. Наряду с этим существует целый комплекс мемориальных объектов, посвященных борьбе с японской интервенцией, созданных еще в советский период, за ритуальное использование которых конкурируют представители КПРФ и Министерства Обороны РФ.
Итак, в центре внимания исследования — политические практики коммеморации 2000-х годов, связанные с японской интервенцией. Условно их можно разделить на три группы, вокруг которых формируются политически значимые смыслы, получающие отклик в масс-медиа всего региона. Первый сюжет — это так называемая «Амурская Хатынь», второй — корейское восстание, третий — «День победы над Японией». В целом все три относительно разрозненных в современных условиях сюжета коллективной памяти в советский период были вписаны в советский метанарратив [4] как борьба угнетенных народов Азии с японским колониализмом и милитаризмом.
Сюжет 1. «Амурская Хатынь»
Травматические воспоминания о японской интервенции являются основной канвой краеведческого нарратива на Дальнем Востоке России. Именно краеведение в силу его периферийности и удаленности от так называемой «большой истории» в значительной степени поддерживает локальную дальневосточную идентичность и связанные с ней сюжеты памяти. С другой стороны, именно периферийность усугубляет драматичность воспоминаний, делая Дальний Восток еще более дальним. Наглядной иллюстрацией этому служит память о так называемой «Амурской Хатыни» [5]. Важно отметить особенность дальневосточной исторической хронологии, в которой противостояние с Японией выступает как перманентный процесс, занимающий почти полвека, поэтому нарратив об интервенции заканчивается победой во Второй мировой войне. Это определяет специфику акторов мемориальной политики, таких как японские ветеранские организации.
В 2019 году исполнилось 100 лет со времени трагедии в селе Ивановка Амурской области. 22 марта 1919 года японские отряды вошли в село, расстреляли и сожгли заживо 257 человек, среди которых были старики, женщины и дети. Поводом для карательной экспедиции послужила активная поддержка жителями села партизанского движения. Только село Ивановка отправило 10 рот на подавление белоказачьего мятежа атамана И.М. Гамова в Благовещенске [5]. По мнению дальневосточных СМИ подобная жестокость в исторической памяти постсоветского пространства сравнима только с белорусской Хатынью. С подачи амурских журналистов данная аналогия закрепилась в публичном пространстве Дальнего Востока. Эта номинация позволила включить отдельно взятый дальневосточный кейс в масштабные «ландшафты террора», что открыло возможность для преодоления локальности трагедии. В свою очередь, все это является ключевым для дальневосточного исторического нарратива, являющегося депривированным по отношению к большой «отечественной истории». Сопоставление с белорусской Хатынью в корне меняет общепринятое историческое масштабирование и позволяет преодолеть как географическую, так и политическую удаленность мемориального нарратива Дальнего Востока России.
На месте драматических событий того времени поставлено три памятника, два из которых установлены в советское время, а третий, получивший название «Покаяние», при поддержке Ассоциации японских военнопленных в 1994 году. Он представляет собой высокую белую стелу с православным крестом и чеканкой с изображением скорбящей японской женщины. На монументе установлена табличка с надписью: «С чувством глубокого покаяния и глубокой скорби жителям Ивановки от народа Японии». С 1995 года представители Японии ежегодно 22 марта участвуют здесь в памятном молебне [5]. В советский период трагедия в селе Ивановка была важной частью исторической травмы гражданской войны и интервенции в Приамурье. В поддержании памяти, наряду с профессиональными историками, участвовала и местная пресса. Под влиянием идеологических установок сформировался канон интерпретации событий — нападение интервентов на мирных крестьян, поддерживающих Советскую власть.
В 1990-е годы вместе с новыми памятниками сложилась и новая модель коммеморации. В советский период ритуальные действия предполагали участие пионеров с факелами у памятника с советской символикой. Начиная с 1990-х годов от данной традиции отказались, перейдя к православному богослужению. Происходит коренная трансформация практик коммеморации, равно как и содержания воспоминаний. В современных условиях постулируется тезис о том, что именно благодаря местной церкви удалось сохранить имена всех погибших. Травматические воспоминания о событиях в селе Ивановка вошли в фазу рутинизации еще в 1990-е годы [6]. Память о карательной экспедиции японцев воспроизводится со слов детей и внуков очевидцев событий. С другой стороны, актором выступают японские организации, занимающиеся преодолением и переосмыслением опыта японского империализма. Постоянные контакты местного сообщества с представителями Японии и региональная изоляция способствовали смещению дискуссии о трагедии в материальную плоскость цены за покаяние. На данном этапе РПЦ, наряду с местными краеведами, монополизировали память о трагедии в селе Ивановка, локализовав ее в пределах одного региона.
Газета «Амурская правда» от 2019 года отмечает: «Жаль только, что, когда Великая Отечественная война прошла, про Хатынь все знали, а про нас — нет. Почему-то все замалчивалось. Но самое главное — эту трагедию помнят наши дети, внуки и правнуки» [5]. Культурная травма японской карательной экспедиции, систематически воспроизводящаяся на протяжении ста лет в местном сообществе, тесно связана с травмой депривации и локальности. Воспроизводство травматического нарратива в отдельно взятом селе обусловлено как высокой плотностью социальных связей, так и советским наследием, а также постсоветским опытом построение диалога с японскими ветеранами. В этой связи важно обратить внимание на японскую политику памяти, в рамках которой на протяжении второй половины 1990-х годов предпринимались попытки найти пути к примирению.
Сюжет 2. Диаспоральная память
Травматическая память о японской интервенции является консолидирующим историческим сюжетом для корейской диаспоры ДФО. Необходимо отметить, что японская оккупация является основной причиной для большинства войн памяти в странах Восточной Азии. Вопрос об извинениях Японии за принудительную сексуальную эксплуатацию корейских женщин («женщин для комфорта») в период оккупации по сей день обсуждается на международном уровне [7]. Сюжет борьбы с Японией для корейцев российского Дальнего Востока стал основой идентичности. Нужно отметить, что советская историография уделяла большое внимание проблеме участия корейского пролетариата в борьбе с японским империализмом [8]. Первые работы по данной тематике вышли в СССР еще в 1920-е годы, а ее освещение продолжается по сей день в рамках российско-корейского научного сотрудничества. С самого начала был сформирован основной мемориальный канон, который в постсоветский период был дополнен сюжетами из южнокорейского исторического нарратива о борьбе за национальный суверенитет.
Основными памятными датами стали 4 и 5 апреля — дни массовых репрессий против корейского населения. В 1917 году корейцы Дальнего Востока создали «Всероссийское общество корейцев» и приняли «Декларацию независимости Кореи». Это вызвало негативную реакцию со стороны Японии, установившей тогда оккупационный режим в Корее. В 1919 году японские войска подавили восстание в Корее, лидеры которого были связаны с диаспорой в России. В апреле 1920 года в городе Никольск-Уссурийске частями японских интервентов были расстреляны лидеры корейской диаспоры. Это послужило толчком к вооруженному сопротивлению корейского населения на Дальнем Востоке. Корейские партизанские отряды участвовали в боевых действиях на местных фронтах гражданской войны. Поэтому диаспоральная память помимо травматических воспоминаний содержит еще и весомый героический контент. Это память о командирах корейских отрядов, сражавшихся против японцев на Дальнем Востоке, в Маньчжурии и в Корее [9]. В этой связи министерство обороны РФ оказывает поддержку национально-культурной автономии корейцев Приморья при проведении мемориальных мероприятий. На уровне ритуалов российские военные выставляют почетный караул в момент возложения венков представителями диаспоры к памятникам корейцам, погибшим во время боев за освобождение Дальнего Востока.
Сюжет 3. И снова 3 сентября?
На Дальнем Востоке России на протяжении длительного советского периода сформировалась череда мемориальных дат, имеющих значение не только в России, но и в сопредельных странах Азии. Многие из них связаны с сопротивлением Японской экспансии или с памятью жертв, пострадавших от нее. В этом контексте важно разделить такие символические даты на две группы. Первая группа посвящена военным победам: на озере Хасан, Халхин-Голе, Дню победы над Японией. Вторая группа связана с днями, омраченными травмой репрессий и этнических чисток. Однако несмотря на данное многообразие, ключевой датой является — 3 сентября.
3 сентября является знаковой датой для целого ряда стран Восточной Азии: Китая, Южной Кореи, Филиппин. Этот памятный день отмечался и в СССР, однако, не был включен в Федеральный закон №32 от 13 марта 1995 года «О днях воинской славы и памятных датах России». На уровне субъектов Российской Федерации 3 сентября является праздничным лишь на Сахалине — как региональный праздник [10]. В 2018 году парламентарии и представители общественности Сахалина составили обращение в Государственную Думу РФ с просьбой восстановить праздник на федеральном уровне. Данная инициатива нашла поддержку в Приморском крае и Хабаровской области, а также у региональных иерархов РПЦ. Ее обосновывают два основных аргумента: мировой опыт (США, Великобритании, Монголии, Кореи) и необходимость памяти об интервенции и возмездии за нее в ходе Второй мировой войны.
Восстановление праздника вписано и в политический контекст, связанный с вопросом о возвращении так называемых северных территорий Японии. День победы над Японией в РФ является в том числе и ответом на учреждение в 1982 году в Японии праздника «День северных территорий» (8 февраля). Запрос Дальнего Востока России на особый праздник — это результат противостояния двух моделей исторической политики: российской и японской. В каждой из стран сформирована своя модель памяти и опирающейся на нее идентичности. В России эта мемориальная дата выступает, по мнению политических активистов, символом дальневосточной идентичности. Сюжеты войны с Японией находят отражение в региональной поэзии, музыке и литературе, на которые часто ссылаются представители антияпонских политических групп. При этом антияпонская риторика находит отклик и в сопредельных азиатских странах: КНР, КНДР, Республике Корея. Борьба с Японией, например в китайской историографии, интерпретируется как непрерывный процесс на протяжении всей первой половины ХХ века [11]. Схожая модель начала формироваться и на территории российского Дальнего Востока. В этой связи День победы над Японией становится пунктом, определяющим мемориальную солидарность с регионом Восточной Азии.
3 сентября является праздничной датой в КНР, РФ и на Филиппинах. В США Victory over Japan Day отмечается 2 сентября, а в Корее и Великобритании — 15 августа. Каждая из дат связана с различными этапами капитуляции Японии. Предлагаемый сахалинскими парламентариями проект в плане выбора даты апеллирует к советской традиции, отмечавшей этот день 3 сентября. Однако по состоянию на 2019 год поправка к федеральному закону №32 так и не принята, дебаты в СМИ и парламентах разного уровня продолжаются. На наш взгляд, причиной сложной дискуссии, способной перерасти в войну памяти, стала недостаточная изученность проблемы, а также отсутствие ее публичного обсуждения.
***
Японская интервенция на Дальнем Востоке — один из ключевых сюжетов, воспроизводящихся на протяжении последних ста лет в региональных исторических нарративах. Сегодня уже на уровне постпамяти памяти в различных субъектах РФ, относящихся к Дальнему Востоку фигурируют локальные, зачастую плохо связанные друг с другом повествования либо травматического характера, либо окутанные ореолом романтизма повествования о партизанской борьбе. Подобные локальные нарративы в советский период воспроизводились в историко-литературных произведениях писателей Дальнего Востока (романы «Красная осень», «На восходе солнца»). Повести и романы о борьбе за советскую власть, написанные в то время, по сей день оказывают непосредственное влияние на память о японской интервенции.
Особого внимания заслуживает краеведение, способствующее поддержанию коммеморации. Городские, поселковые и школьные музеи обеспечивают воспроизводство советской модели мемориальной культуры. Однако появление в 1990-е годы корейских и японских мемориальных организаций все же внесло некоторые изменения в сложившуюся систему повествования. Прежде всего, это участившиеся попытки построения диалога вокруг травматических сюжетов, а также поиски возможностей для примирения.
При этом обсуждение проблем исторического прошлого на уровне региональной политики (законодательных собраний, партий, масс-медиа) связаны с проблемой примирения по итогам гражданской войны. Политики, представляющие коммунистов и традиционалистов, дискутируют друг с другом о памятных датах и об отношении к лидерам белого движения, тесно сотрудничавших с интервентами. В этой связи наиболее знаковым событием становится дата 3 сентября, символизирующая не только победу над Японией и окончание Второй мировой войны, но и конец противостояния между советской властью и белой эмиграцией на Дальнем Востоке.
Память о противостоянии с Японии в политическом плане является частью масштабного восточноазиатского исторического нарратива. Южная Корея и Китай, которые сегодня стали важнейшими экономическими партнерами России на Дальнем Востоке, также выделяют данный сюжет как важную и травматическую часть национальной истории ХХ века. В этом контексте значим процесс коллективной проработки прошлого, начавшийся в XXI веке на уровне взаимоотношений между КНР, Южной Кореей и отдельными субъектами РФ. Общие ритуальные практики, мемориальные события, представление истории в популярной культуре (особенно на волне популярности азиатских сериалов) — все это формирует контуры того, каким образом будет строиться взаимодействие по вопросам исторической политики в современной Восточной Азии.

* Исследование выполнено при финансовой поддержке Фонда содействия развитию политической науки.

Библиографический список

1. Шишкин С. Н. Гражданская война на Дальнем Востоке 1918−1922 гг. М., 1957.
2. Коммунисты ЕАО дали свою оценку Волочаевской битве. URL: https://nabat.news/2018/02/14/kommunisty-eao-dali-svoyu-otsenku-volochaevskoj-bitve
3. Ассман А. Новое недовольство мемориальной культурой. М., 2016.
4. Gill G.J. Symbolism and regime change in Russia. Cambridge, 2013.
5. Амурская Хатынь // Амурская правда. 22 марта 2019. URL: https://www.ampravda.ru/2019/03/22/087554.html
6. Ассман А. Длинная тень прошлого: Мемориальная культура и историческая политика. М., 2014.
7. Токио заявил протест Сеулу из-за слов президента о проблеме «женщин для утешения» // ТАСС. 14 января 2018. URL: https://tass.ru/mezhdunarodnaya-panorama/4857365
8. Ким М.Т. Корейские интернационалисты в борьбе за власть Советов на Дальнем Востоке, 1918–1922. М., 1979.
9. Гайкин В.А. Советизация Дальнего Востока России (1918–1922) и корейские партизаны Манчжурии // Гуманитарные исследования в Сибири и на Дальнем Востоке.2012. №3.
10. Жители Дальнего Востока просят восстановить День Победы над Японией // Newizv.ru. 13 августа 2018. URL: https://newizv.ru/news/society/31-08-2018/zhiteli-dalnego-vostoka-prosyat-vosstanovit-den-pobedy-nad-yaponiey
11. Jin Qiu. The Politics of History and Historical Memory in China-Japan Relations // Journal of Chinese Political Science. 2006. №1.Vol. 11.