АШПИ 
Kurnykin O.Yu. Formation of National and Regional Identity and Political Process in the Kyrgyz Republic
Сведения об авторе. Курныкин Олег Юрьевич, доцент кафедры всеобщей истории и международных отношений Алтайского государственного университета, г. Барнаул. Сфера научных интересов: политическая история Индии, международные отношения в Центральной и Южной Азии, история ислама в России.
Аннотация. В статье рассматриваются политические процессы в Кыргызской Республике через призму сложно структурированной идентичности и исторической памяти кыргызского народа. Отмечаются ограниченные аналитические возможности концепции транзита для объяснения реальных политических процессов в странах Центральной Азии. Проявления ретрадиционализации социальной организации кыргызов рассматриваются как неизбежное следствие высвобождения из-под контроля союзного центра. Акцентируется внимание на многослойности и сегментированности политической культуры кыргызов, вбирающей в себя традиционализм и модернизацию. Показана роль народного эпоса в формировании национальной идентичности и влияние родоплеменной и клановой самоидентификации на политические процессы в стране. Традиции кочевничества рассматриваются как фактор, не благоприятствующий переходу Кыргызстана к авторитарной модели государственности. Отмечаются факторы, обусловившие различия в самоидентификации городских и сельских страт, а также кыргызов «Севера» и «Юга» страны.
Ключевые слова: Кыргызская Республика, политическая система, идентичность, эпос «Манас», родоплеменная структура.
Summary. The article considers political processes in Kyrgyz Republic through the prism of complexly structured identity and historical memory of Kyrgyz people. Limited analytical capacity of the concept of transit for explaining the real political processes in Central Asian countries is pointed out. Manifestations of retraditionalization of the Kyrgyz social organization are considered as an inevitable consequence of disengagement fromthe Union center’s control. The author emphasizes multilayered and segmented character of the Kyrgyz political culture that integrates traditionalism and modernization. The article shows the role of the folk epic in formation of national identity and the influence of tribal and clan-based self-identification on domestic political processes. The traditions of nomadic lifestyle are considered as an unfavorable factor for Kyrgyzstan’s transition to the authoritarian model of statehood. The author points out the factors, which caused the differences in self-identification of urban and rural stratum, the Kyrgyz of the «North» and «South» parts of the country.
Keywords: Kyrgyz Republic, political system, identity, Manas Epic, tribal structure.
Формирование национальной и региональной идентичности и политический процесс в Кыргызской Республике
Политическая система Кыргызской Республики (КР) заметно отличается от других государств Центральной Азии, обретшими независимость после распада СССР. Динамизм политических процессов, периодическая смена руководства страны нередко в результате массовых протестных выступлений, реальные властные полномочия парламента придают своеобразие политической истории современного Кыргызстана на фоне системы пожизненного правления, сложившейся в других центральноазиатских государствах. «Кыргызский феномен» привлекает внимание экспертов в различных областях знаний (политологии, социологии, истории, культурологии, социальной психологии и т. д.). В данной статье предпринимается попытка рассмотреть политические процессы в этой стране через призму сложно структурированной идентичности (национальной, региональной, родоплеменной, семейно-клановой) и исторической памяти кыргызского народа.
За Кыргызстаном на рубеже XX–XXI вв. закрепился имидж «центральноазиатской Швейцарии», превратившийся в бренд, пользовавшийся спросом, прежде всего, в странах Запада и приносивший Кыргызстану немалые дивиденды (в частности, иностранная помощь стала существенным источником пополнения государственного бюджета). Кыргызстан в 1990-е гг. занимал третье место в Евразии по размерам американской помощи на душу населения [1], значительные суммы из-за рубежа шли на финансирование неправительственных организаций в Кыргызстане.
Среди западных политологов широкое хождение на рубеже XX–XXI вв. получила концепция транзита политических систем центральноазиатских государств от советской административно-командной модели к демократизации государственной и политико-общественной структуры в соответствии с западными стандартами. Однако довольно быстро выявились ограниченные аналитические возможности концепции транзита для объяснения реальных политико-институциальных процессов в странах Центральной Азии. Встал вопрос о том, в каком направлении реально осуществляется этот транзит и каково его содержательное наполнение. Надежды на превращение Кыргызстана в «островок демократии» в Центральной Азии к началу ХХ в. померкли, хотя политический процесс в стране, несмотря на периодические сбои, сохраняет конкурентный характер и высокую адаптивность к внешней среде.
Среди политологов утверждается представление о многослойности и сегментированности политической культуры народов центральноазиатских государств, сочетающей в себе традиционализм и модернизм, субкультуры городских и сельских слоев населения, вождизм и апелляцию к демократии, светкость и религиозность и т.д. [2, с. 5].
Вместе с тем возникает вопрос: насколько активность кыргызского общества, периодически вырывавшаяся на поверхность в виде протестных выступлений, отражала процессы демократизации политической системы и институтов. Сложившейся в Кыргызстане в период независимости государственно-политической системе свойственна открытость, множественность политических акторов и динамизм их структурирования [3] и вместе с тем повышенная конфликтность, когда вопрос о власти решался на «улице», а не в рамках утвержденных законодательных процедур.
Общей закономерностью для государств, приобретшими реальный суверенитет в результате распада имперских структур и многонациональных государственных образований, стало формирование этноцентристской версии национальной истории с присущими ей проявлениями мифологизации и удревления исторической традиции. Идеализация прошлого, обретение новой, основанной на национальных и этнокультурных аспектах, идентичности стало общим трендом практически для всех независимых государств, возникших в результате роспуска Советского Союза.
Неотъемлемым элементом становления суверенного, независимого государства является актуализация исторической памяти и мифологизация прошлого. Доля кыргызов в составе населения страны составляла немногим более 60%; подобная ситуация актуализирует вопрос о доминировании историко-культурного наследия титульного этноса в общегосударственном комплексе исторической памяти. Ключевую роль в историко-культурной легитимизации кыргызского государства и мобилизации кыргызского этноса играет мощный пласт народного эпоса, ставший не только частью культурного наследия, но и системообразующим фактором национального самосознания кыргызов. В стране сложился культ эпического чудо-богатыря Манаса, в честь которого воздвигнуты памятники. Именем Манаса назван столичный аэропорт и университет. Высшая награда Кыргызстана — орден Манаса. В 1995 г. на государственном уровне было отмечено тысячелетие национального эпоса «Манас». «Манасоведение» признано отдельным направлением исследований и введено в качестве обязательного учебного курса в учебные программы вузов всей страны. При этом ряд авторов относит эпос «Манас» и его сказителей-манасчи к «сверхобычным явлениям», выходящим за рамки рационального научного познания [4, с. 17].
В общественно-политическом дискурсе Кыргызстана получил распространение не устоявшийся в научной литературе термин «кыргызчылык», под которым понимается совокупность традиционных воззрений, норм, практик, сложившихся в ходе исторической эволюции кыргызов, включая генеалогические предания, мифологизированную историю этноса, паломничество к святым местам. По аналогии с «русскостью» этот термин предлагается переводить на русский язык как «кыргызство». По сути, «кыргызчылык» — это форма самоидентификации кыргызов, базирующаяся на традиционных ценностях, нормах, социальных связях кыргызского кочевого общества. Вместе с тем в общественно-политической практике современного Кыргызстана понятие «кыргызчылык» может наделяться различной коннотацией, как положительной (как средство сохранения самобытности кыргызского этноса, его особого мировосприятия и «особого пути» [5, с. 2]), так и отрицательной (как средоточие патриархальности, антимодернизма, разъедающих общество паразитизма, непотизма и коррупции [6]). В целом, «кыргызчылык» трактуется как целый пласт традиционной культуры кыргызов, обеспечивающий последним уникальное место в мировом сообществе.
По признанию кыргызских исследователей, кыргызское общество, переживающее период становления новых социальных структур, «остается крайне зависимым от своего прошлого» [7, с. 157]. Очевидно, историческое наследие способно оказывать влияние на базовые основы современной государственности, и кыргызский кейс дает тому убедительное подтверждение. Традиции кочевничества на протяжении веков определяли особенности самоорганизации кыргызского общества. При наличии общепризнанной иерархии между племенами, у кыргызов не сложился единый центр власти. Формированию централизованной авторитарной модели государственности не благоприятствовали традиции военной демократии, органичные для кочевого образа жизни.
Б.М. Торогельдиева отмечает преобладание патриархального и подданнического типов политической культуры кыргызского народа, что в современных условиях является причиной маргинализации политической сферы. Вместе с тем, в ходе исторической эволюции кыргызского общества сформировалась «многослойная социальная идентификация».
Эволюция кыргызского кочевого сообщества привела к появлению в XV–XVI вв. так называемых «крыльев» (правого и левого) — обширных территориальных объединений (союзов племен). После присоединения среднеазиатских территорий к Российской империи родоплеменная организация кыргызов, по оценкам А. Болпоновой, довольно успешно адаптировалась к новациям русского царизма [8, с. 62]. Традиционная кочевая организация оказалась встроенная в систему колониального управления. Более серьезный натиск традиционные структуры кыргызов испытали при советской власти. Перевод кочевников на оседлый образ жизни (нередко принудительный), рост численности городского населения и распространение в связи с этим городских форм социальной организации были направлены на преодоление кочевого традиционализма среди кыргызов. Однако и советский вариант модернизации не привел к полному вытеснению родоплеменной самоидентификации из сознания кыргызов. Историческая память, базирующаяся на традициях кочевничества и родовой стратификации кыргызского общества, стала формой сохранения самобытности этноса в условиях советской идеократической модели государственности. Более того, именно в советский период в Киргизии произошел негласный симбиоз советской государственности и родоплеменного традиционализма, когда назначение на ответственные посты в республике происходило с учетом родовой принадлежности. Неудивительно, что становление Кыргызской Республики как суверенного государства после распада СССР сопровождалось определенной и, очевидно, неизбежной ретрадиционализацией социальной организации кыргызов, что не могло не отразиться на политических и общественных процессах в стране. Вторжение родовой самоидентификации в политическую жизнь имело далеко идущие последствия для кыргызской государственности, актуализировав проблему родовых и семейно-клановых взаимосвязей и солидарности. В результате в руках региональной и клановой элиты оказался инструментарий для продвижения своих интересов во властных структурах. Кыргызский исследователь А. Болпонова расценивает присутствие архаики во власти в Кыргызстане как «крайне негативный фактор», приведший к повсеместному распространению коррупции и круговой поруки на основе принадлежности к определенному клану [8, с. 64]. Столь жесткая оценка архаичных проявлений социальных связей вполне обоснована, но с учетом возможности их замещения современными формами общественного самосознания.
В советский период выявились региональные различия между более русифицированным и развитым Севером со столицей Фрунзе (Бишкек) и преимущественно аграрным Югом, политическим и экономическим центром которого являлся Ош. Высвобождение из-под контроля союзного центра привело к «суверенизации» политической жизни в стране, когда определяющее влияние на трансформацию государственно-политической системы Кыргызстана стали оказывать внутренние факторы. В советский период сложилось традиционное доминирование «северян» при занятии ответственных партийных и хозяйственных постов, хотя представители «южан» время от времени допускались во властные структуры республики. Южные области Кыргызстана тяготели к ферганскому историко-культурному и территориально-хозяйственному (земледельческому) комплексу, входившему в свое время в состав Кокандского ханства, что придавало специфические черты самоидентификации «северян» и «южан». Наличие крупной узбекской общины в южных областях Кыргызстана (около 1 млн чел.) и требования создания узбекской автономии с центром в Оше побуждали местных кыргызов к отстаиванию своих позиций в качестве доминирующего этноса и консолидации на базе защиты кыргызской этно-культурной традиции в ее более консервативном варианте по сравнению с относительно урбанизированным Севером.
Сегментированность социальной идентификации, отмечаемая многими исследователями, проявляется и в несовпадении и даже разновекторности процессов, связанных с самоидентификацией городских и сельских страт кыргызского общества. Происходит взаимопроникновение, диффузия политических практик, но при этом остается открытым вопрос о том, в каком направлении будет эволюционировать политическая культура в стране — в направлении модернизации, архаизации или же возникнет (что более вероятно) их сложный симбиоз. Стихийная урбанизация, развернувшаяся в 1990-е гг. в условиях ухудшения социально-экономической ситуации в стране и выразившаяся в массовом переселении сельской молодежи в города, прежде всего, в Бишкек, вела к маргинализации молодежи, росту безработицы и в конечном итоге — к вторжению в городскую среду норм, правил и поведенческих стереотипов, свойственных сельскому традиционному социуму. Особенно это проявлялось в периоды политических кризисов, когда часть молодежи, неудовлетворенная своим статусом и материальным положением, считала себя вправе присваивать имущество из разграбленных магазинов.
Живой, динамичный, подчас непредсказуемый политический процесс в Кыргызстане оборачивается нестабильностью, внеконституционными механизмами решения вопроса о власти, стремительным возвышением новых лидеров и, нередко, их столь же стремительным падением. Возникает соблазн расценивать вовлечение многочисленных участников в массовые акции протеста как проявление демократизации и становления гражданского общества в Кыргызстане. Однако первоначальный энтузиазм относительно вхождения Кыргызстана в ряды устойчивых демократий значительно померк к концу первого десятилетия ХХ века в результате политических кризисов 2005 и 2010 гг., приведших к устранению от власти прежних руководителей страны. Стала очевидной значительная роль в этих событиях мобилизации на основе клановой и родоплеменной солидарности. Представляется существенным для понимания специфики политического процесса в современном Кыргызстане суждение Б.М. Торогельдиевой о том, что «…кыргызский народ смог сохранить родовую самоидентификацию как социальную основу для политической мотивации» [7, с. 158].
В советский период была ослаблена прежняя родоплеменная стратификация кыргызского общества, особенно среди городских слоев. Однако в сельской местности, где проживала большая часть населения республики, родоплеменные связи продемонстрировали устойчивость и способность к регенерации после распада СССР.
Изначальный сельский «коллективизм» имел преимущества над городскими формами самоорганизации, находившимися на начальном этапе своего становления. Сельский ментальный комплекс в значительной мере базируется на родовой самоидентификации. Родоплеменные традиции вбирают в себя харизматический тип лидерства; каганы, бии, манапы, наделявшиеся властными функциями в традиционном кыргызском обществе, обязаны были защищать и обеспечивать выживание народа.
Родовая самоидентификация ослабляет и затрудняет формирование общегражданской самоидентификации, приводит к «сегментированию» политической структуры общества. Подобная сегментация проявляется в разнообразии представлений о формах социальной солидарности, ценностных ориентирах, механизмах взаимоотношений между властью и обществом.
Среди политологов закрепилось представление о смешанном характере политической культуры центральноазиатских народов. Учитывая исторические, культурно-религиозные характеристики региона, данный тезис не вызывает сомнений, однако он не дает ответа на вопрос о причинах вариативности политических систем в государствах Центральной Азии.
Одним из структурообразующих элементов политической системы Кыргызстана является клановость, базирующаяся на трансформированных родопплеменных традициях кыргызского общества. Неотъемлемыми атрибутами клановости являются патронажно-клиентные взаимоотношения, порождающие кумовство, коррупцию, столкновение интересов клановых групп. Клановость неформализована и не представлена в конституционных основах Республики и ее законодательстве, но она стала важнейшей составляющей политического процесса в стране. Наряду с закрепленной в конституции и законодательно оформленной государственно-политической структурой КР в реальной политической практике функционирует параллельная система политических взаимоотношений, в основе которой лежит родоплеменная идентичность. Клановость в современных условиях возрастания мобильности общества утрачивает свою территориальную привязанность, сохраняя и даже актуализируя представления об общности происхождения от одного мифологизированного предка. Современные кланы не только могут преодолевать территориальную привязанность, но и приобретать новые качества и функции, обусловленные текущими политическими процессами и интересами. Происходит врастание клановости в государственную структуру, кланы осовремениваются, расширяют свои функции, приобретают качества довольно действенного политического инструмента для решения вопросов о доступе к властным полномочиям или государственным ресурсам. Вместе с тем родоплеменной и семейно-клановый факторы в условиях Кыргызстана не позволяют монополизировать властные ресурсы в одних руках, в результате авторитарные тенденции в политической системе страны наталкиваются на ограничители.
Прошедшие три десятилетия существования суверенного, независимого Кыргызстана оказались чрезвычайно насыщенными политическими трансформациями, проявившимися в попытках освоения заимствованной извне модели демократии, в сложном переплетении и взаимовлиянии традиционализма и модернизации в политической жизни и общественном сознании, в поисках самоопределения и идентичности кыргызского народа. Опыт Кыргызстана способствовал преодолению упрощенных представлений об историческом транзите государств «незападного типа» в направлении либерализма и рыночной экономики. Выявилось, что традиции кочевничества (даже после отказа от кочевого образа жизни) представляют непреходящую историко-культурную ценность для кыргызов и являются основой их национальной идентичности. Кроме того, политические процессы в современном Кыргызстане невозможно анализировать вне контекста сохранения родоплеменной и клановой самоидентификации, ставшей действенным фактором мобилизации в условиях соперничества региональных и клановых элит.
Библиографический список
1. Добронравин Н. СССР после распада // Свободный Кыргызстан. От Ошской трагедии до «народной революции». URL: http://www.idelo.ru/435/19.html
2. Плотников Д.С. Центральная Азия в контексте мировой политики. Пермь, 2020. URL: http://www.psu.ru/files/docs/science/books/uchebnie-posobiya/plotnikov-centralnaya-asia-v-kontekste-mirovoj-politiki.pdf
3. Павлов Е.В. Трансформация политических систем республик Центральной Азии в условиях глобализации. Дисс. … кандидата полит. наук. Бишкек, 2008. — 175 с. URL: http://www.dslib.net/glob-razvitie/transformacija-politicheskih-sistem-respublik-centralnoj-azii-v-uslovijah.html
4. Бакчиев Т.А. Введение в манасоведение. Краткий курс лекций. Бишкек, 2008. URL: http://lib.maupfib.kg/wp-content/uploads/2015/12/BACHIEB-T.pdf
5. Айтпаева Г., Молчанова Е. Кыргызчылык, поиск между духовностью и наукой. URL: https://aigine.kg/images/Publications/article5.PDF
6. Суранова А. Кыргызчылык. Часть I. Паразитизм. URL: https://rus.azattyk.org/a/kyrgyzstan_blogs_suranova/24900934.html
7. Торогельдиева Б.М. Особенности политической культуры современного кыргызского народа // Вестник КРСУ. 2008. Том 8. № 7. С. 157–160. URL: http://arch.kyrlibnet.kg/uploads/Torogeldieva%20B.M..pdf
8. Болпонова А. Политические кланы Кыргызстана: история и современность // Центральная Азия и Кавказ. 2015. Том 18. Выпуск 3–4. С. 57–72. URL: https://cyberleninka.ru/article/n/politicheskie-klany-kyrgyzstana-istoriya-i-sovremennost
* Исследование выполнено при финансовой поддержке РФФИ и ЭИСИ в рамках научного проекта №21-011-31118.