АШПИ 
Chernyshov S.A. “People Opposed the State” in the Local Historical Memory of the Conquest of Siberia
Сведения об авторе. Сведения об авторе. Чернышов Сергей Андреевич, к.и.н., ст. научный сотрудник лаборатории социально-антропологических исследований Факультета исторических и политических наук Национального исследовательского Томского государственного университета, г. Томск.
Аннотация. В статье анализируются контексты локальной коллективной памяти Урала и Перми по поводу присоединения Сибири к Русскому государству. На материалах этнографических исследований, официального летописания, газет и иных источников делается вывод, что наиболее стабильным дискурсом в локальной памяти является концепция «народ против государства». Возникнув еще в XVII в., в том числе, как рефлексивный ответ на политику регулирования казачества со стороны московского правительства, этот дискурс сохраняется вплоть до нашего времени, периодически приобретая частные формы в контексте идеологических построений конкретного исторического периода: например, «Ермак против помещиков», «местная интеллигенция против столицы», «земляки против приезжих» и прочих. Присоединение Сибири и ее ключевые герои (прежде всего, Ермак, Иван Грозный, Строгановы) оказываются настолько универсальным историческим материалом для осмысления в локальной коллективной исторической памяти, что подходят для ретроспективного конструирования прошлого каждому новому поколению.
Ключевые слова: локальная историческая память, присоединение Сибири, Ермак, Строгановы, Иван Грозный, конструирование прошлого.
Summary. Summary. The article analyzes the contexts of the local collective memory of the Urals and Perm regarding the annexation of Siberia to the Russian state. Based on the materials of ethnographic research, official chronicles, newspapers and other sources, it is concluded that the most stable discourse in local memory is the concept of “people opposed the state”. Arising back in the 17th century, including as a reflexive response to the policy of regulating the Cossacks by the Moscow government, this discourse persists up to our time, periodically acquiring private forms in the context of ideological constructions of a particular historical period: for example, “Ermak opposed the landowners”, «Local intelligentsia opposed the capital», “fellow countrymen opposed newcomers” and others. The annexation of Siberia and its key heroes (first of all, Ermak, Ivan the Terrible, the Stroganovs) turn out to be such a universal historical material for comprehension in the local collective historical memory that they are suitable for retrospective construction of the past for each new generation.
Keywords: local historical memory, annexation of Siberia, Ermak, Stroganovs, Ivan the Terrible, construction of the past.
«Народ против государства» в локальной исторической памяти о покорении Сибири
Присоединение Сибири к Русскому государству, начатое в конце XVI в., дало богатый материал для рефлексивного анализа не только для историков, но и для коллективной локальной исторической памяти. «Коллективная память» — относительно новое понятие для отечественной исторической науки. Термин, введенный в 1920-е годы Морисом Хальбваксом, сегодня традиционно принято понимать в качестве неполитизированной замены «мифов» и «идеологий» [1, с. 27]. Имея дело с социально-политическими образами, она превращает нарративы в мифы, свойством которых становится мощное аффективное воздействие. При этом коллективная память, как правило, субъективна: «она видит события единственно в перспективе собственных интересов; она не терпит многозначности, редуцируя события до мифологических архетипов» [2, p. 14]. Такое понимание коллективной памяти близко к концепции Ю.М. Лотмана о контекстах и сигналах текста, являющихся неотъемлемой частью анализа коммуникативного акта [3, с. 178–179] — коллективная память в этом смысле является предельным воплощением такого рода субъектного подхода.
Коллективная локальная историческая память, воплощенная, как правило, в «народном» или научно-популярном краеведении, традиционно не воспринимается отечественной исторической наукой как «серьезный» объект для изучения — в противовес «объективным» историческим нарративам. В лучшем случае тексты такого рода становятся предметом интереса филологов, культурологов и фольклористов, которые справедливо расценивают их как форму интерпретации происходящего или прошедшего [4, с. 14]. Современные историки и политологи общественные дискурсы такого рода воспринимают как естественный процесс конструирования символического поля общественной жизни: «общность современной нации не столько дана, сколько постоянно конструируется (…) элита создает такие знаки, символы и праздничные даты, с помощью которых она пытается консолидировать общество» [5, с. 82]. На наш взгляд, аналогичные подходы могут применены и по отношению к домодерновым обществам, где в отсутствии привычной нам публичной сферы коммуникаций локальная историческая память служила не только пространством диалога по поводу прошлого, но и неотъемлемой частью зарождающейся исторической науки, важным контекстом ее существования.
В настоящей статье мы сосредоточимся на одном из дискурсов локальной коллективной исторической памяти — «народ против государства». Здесь уместно сделать два замечания. Первое: оба этих понятия несут скорее сакрально-символический, чем конкретно-исторический смысл. Категории противопоставления «мы-они» — традиционны не только для средневекового религиозного сознания, но и для общественного дискурса XIX-XX вв., где они точно также имеют скорее моральное значение, чем институциональное или личностное воплощение [6, с. 112]. «Народ» — это не конкретная общность, а обобщенное и довольно рыхлое социальное понятие, которое противостоит такому же абстрактному (но на этот раз — далекому) понятию «государство». Второе замечание: говоря о дискурсе «народ против государства» мы неизбежно говорим об универсальном поле мифологем, универсальном «мифологическом ансамбле» [7, с. 102], куда входят мотивы заговора, идея «золотого века», «героя-спасителя» и прочие. Это архетипические понятия, глубоко интегрированные в локальную историческую память практически любого периода. Поэтому понятия «народ» и «государство» в контексте их отношения к локальной коллективной исторической памяти упоминаются в кавычках, подразумевая, что это не конкретные общности, а абстрактные понятия.
Для анализа этих дискурсов в локальной памяти используются летописные источники, материалы фольклорных и иных этнографических исследований, материалы газет с начала XVIII в. по настоящее время, народные творческие произведения Урала и Перми — стихи, песни, краеведческие и иные материалы.
Старт противопоставлению «народа» и «государства» символически дал не кто иной, как сам царь Иван Грозный. В своей знаменитой грамоте Максиму и Никите Строгановым, датированной весной 1582 года, он писал: «а не вышлете из острогов своих в Пермь волжских казаков, Атамана Ермака Тимофеева (…) Нам в том на вас опала своя положить большая» [8, с. 5]. Традиционно это интерпретируется как доказательство частного характера похода Ермака, и именно отсюда берет начало народно-былинный образ как самого казачьего войска, так и характера их похода в Сибирь.
Само московское правительство практически с самого начала формулирует государствоцентричную версию присоединения Сибири. Так, уже в августе 1585 года в инструкции русским послам в Швецию дается следующая официальная позиция: «государь наш (…) позволил на Сибирь идти казаком, и казаки государевы, исх Перми шод, Сибирское царство взяли» [9, с. 21]. На первых порах эта версия доводится до абсурдистского по современным представлениям тезиса о Ермаке как правителе, получившем легитимную власть в Сибири (цитата по Новому летописцу): «а к Ермаку повел государь написати на отаманом, но князем Сибирским» [10, с. 33]. Далее эта версия не становится доминирующей в официальных текстах, однако встречается в народном творчестве. Например, в «Жизни и деяниях Ермака, завоевателя Сибири», написанной в начале XIX в., утверждается, что «царь повелел ему управлять Сибирским царством до тех пор, пока по собственному желанию назначит на свое место другого начальника» [11, с. 170].
Привычные нам теперь образы Ермака как свободолюбивого атамана казачьего войска, покоряющего Сибирь на основе собственных возвышенных идеалов поиска «лучшей доли» возникли не сразу, а только через несколько десятилетий после самого похода. Контекст такой трансформации известен: Разинское и Булавинское восстания, приведение казаков к присяге царю Алексею Михайловичу, передача Донской области из ведения Посольского приказа к военному ведомству, введение Донской области в общую систему имперского правления, и так далее вплоть до указа 1802 года о 30-летней казачьей службе и окончательного превращения донского казачества в военное сословие [12, с. 5]. На этом фоне образ «казачьей вольницы» Ермака — это как раз архетипическое представление одновременно и о «золотом веке», и о «герое — освободителе».
Первые народные предания о Ермаке возникают еще в конце XVI в. [13, с. 14], и их ключевые паттерны в основном стабильны. Из века в век в этих преданиях транслируется устойчивый образ Ермака — выходца из «простых людей», помогающего бедным и грабящего богатых, героя, который «едет в Сибирь (…) с целью освободить ее от хана Кучума и сделать ее обетованной землей для всех подневольных, а также переселить туда казаков с Дона, то есть создать казацкую республику подальше от царско-боярской Москвы» [12, с. 5]. Эту идею мы встречаем и в материалах, собранных в середине XVIII в. Кирши Даниловым, и в данных этнографических экспедиций середины XIX в. Тимофея Круглякова, и в устных рассказах, записанных в начале XX в. [14, с. 151].
«Народный» образ Ермака — конечно, отражение не столько реальных событий, сколько последовавших после похода атамана событий. Прежде всего, длительного противостояния донского казачества и московского правительства, продолжающегося вплоть до начала XVIII в. Так, маршруты Ермака в народных преданиях часто совпадают с передвижениями Степана Разина, а песня «Казаки убивают царского посла» описывает реальный эпизод убийства Семена Константиновича Карамышева — правда, случившийся в 1630 году [15, с. 11]. В этом смысле, можно утверждать, что образ Ермака трансформируется от некоей условной исторической реальности в ретроспективно конструируемую идею, воплощающую «фантомные боли» казачьей вольницы в конкретные периоды потрясений и противостояний.
Такая интерпретация похода Ермака и покорения Сибири в целом дает почву для формирования в локальной коллективной исторической памяти устойчивой традиции внегосударственного подхода к первым походам «за Камень»: от явного противостояния с государством до родившейся позднее концепции «народной колонизации Сибири». Уже в середине XVIII в. противопоставление «народа» и «государства», по-видимому, становится настолько существенной проблемой, что обсуждается даже в Академии наук. Так, в протоколах исторического собрания от 3 и 6 июня 1748 года упомянуто следующее: «господин профессор Ломоносов мнит, что подлинно неизвестно, для себя ли Ермак воевал Сибирь или для всероссийского самодержца, однако сие правда, что он потом поклонился ею всероссийскому монарху того раде, буде оные рассуждения, которые об его делах с некоторым похулением написаны, не могут быть применены, лучше их выкинуть» [16, с. 44]. Кроме прочего, это еще и первое свидетельство известное нам свидетельство разрыва между народной интерпретацией покорения Сибири и официальной историографией.
В конце XVIII в. на противоположную от «народа» сторону в локальной исторической памяти переходят и Строгановы. Начиная осмыслять их роль в покорении Сибири, коллективная память отводит им незавидное место, упоминая, что они подавали «плохой пример», «правдами и кривдами расширяя свои огромные владения» [17]. Однако есть и противоположные интерпретации: в некоторых локальных текстах Строгановы, напротив, — на стороне «народа» и условной «вольницы». Например, в другим тексте того же периода Строгановы рассматриваются как дельцы, предприниматели, «вольные граждане», которые «правили в своих имениях во принципам вольного Новгорода» [18]. То есть, «государству» здесь противостоит уже не только «народ», но и местные элиты.
К началу XX в. свой вклад в развитие этого дискурса вносит и местная (пермская и уральская) интеллигенция. В контексте «народ» против «государства» она требует исторической справедливости и локальной сатисфакции. Так, в 1917 году пермский житель И.Я. Кривощеков пишет такой текст: «Царскими наградами за покорение Сибири были отмечены сами победители и содействовавшие им материально солепромышленники Строгановы, но и Пермь Великая и ни вообще жители Прикамья не только не получили за содействие и участие в покорении Сибири царского спасиба, но и поныне историками на признается, что Россия обязана им расширением своих пределов за Каменным поясом (ныне Уралом)» [19].
В советский период дискурс «народ против государства» естественным образом трансформируется в контексте общегосударственных идеологических штампов: «народ против богачей» и «хороший царь против плохих бояр». Так, в филологических исследованиях исторических песен о Ермаке середины XX в. фиксируется «нераздельность интересов [Ермака] с интересами Родины», а войну казачеству, согласно таковой интерпретации, объявляет не царь, а бояре [20, с. 144]. А дискурс «Ермак против богачей (помещиков, бояр…) стабильно фиксируется в локальных воспоминаниях. Так, Сергей Дмитриевич Турланов (77 лет) в диалоге с исследователем в 1959 году сказал: «Ермак против помещиков, капиталистов, богачей был… Он от царизму скрылся… Ермак был человек, полководец. Командиром был крестьян» [21, с. 117].
Ренессанс идеи противопоставления «государства» и «народа» происходит в конце XX века, в связи с ликвидацией известных идеологических ограничений в интерпретации событий прошлого и попыткой по-новому осмыслить известные исторические факты. Покорение Сибири в локальных текстах конца XX века — снова исключительно «народное делание», а Ермак — «земляк», который «оказался дальновиднее и мудрее самого царя Ивана Грозного, думы боярской, самого правительства московского» [22, с.27]. В очередной раз локальная память реанимирует образ «вольницы», активного противостояния с «государством» и «народной свободы». Вот пример такого «краеведческого» стихотворения уральского автора А. Пинаева, написанного в конце 1990-х: «Казаки конец добыли / Ермаком ведомы были / Собрались в большую рать, / Волю ездили искать. / За горами на востоке / Хан Кучум засел жестокий, / Шли Кучума победить, / Чтоб Ивана укрепить» [23, с. 50].
Таким образом, возникнув в противовес официальной государственной концепции присоединения Сибири к Русскому государству, дискурс «народ против государства» в локальной коллективной памяти оказался удивительно устойчивым с начала XVII в. и сохранил свои основные черты вплоть до наших дней. Временно трансформируясь в идеи «местная интеллигенция против центральной власти» или «Ермак против помещиков», рассматриваемый дискурс сохранил ярко выраженную фантомную боль почти каждого нового поколения о «вольнице» в противовес регулирующему воздействию московского правительства, которое традиционно воспринималось как избыточное.
Библиографический список
1. Ассман А. Длинная тень прошлого: мемориальная культура и историческая политика. М.: Новое литературное обозрение, 2014.
2. Novick P. Nach dem Holocaust. Frankfurt/M., 2003.
3. Лотман Ю.М. Культура и взрыв. М., 1992.
4. Виролайнен М. Исторические метаморфозы русской словесности. СПб., 2007.
5. Траба Р. Польские споры об истории в XXI в. // Историческая политика в XXI веке: сб. статей. М., 2012.
6. Лотман Ю.М. О понятии географического пространства в русских средневековых текстах // О русской литературе. СПб, 2005. С. 112–117.
7. Шомова С.А. Политическая коммуникация: социокультурные тенденции и механизмы. М., 2004.
8. Кузнецов Е.В. Библиография Ермака. Тобольск, 1891.
9. Сборник Императорского Русского Исторического Общества. В 148 т. Т. 129 : Памятники дипломатических сношений древней России с державами иностранными: Памятники дипломатических сношений Московского государства со Шведским государством: Ч. 1: 1556–1586 гг. СПб, 1910.
10. Полное собрание русских летописей: в 43 т. Т. 14. Повесть о честнем житии царя и великаго князя Феодора Ивановича всея Руссии. Новый летописец. СПб, 1910.
11. Жизнь и деяния Ермака, завоевателя Сибири. М., 1807.
12. Тумилевич Т.И. Донские исторические предания о Ермаке. Автореферат дисс. на соиск. уч. степени канд. ист. наук. Ростов-на-Дону, 1980.
13. Дергачева-Скоп Е.И. Из истории литературы Урала и Сибири XVII в. Свердловск, 1965. С. 14.
14. Лазарев А. Урало-сибирские предания и легенды о Ермаке // Вопросы истории и теории литературы. Вып. 4. Челябинск, 1968. С. 145–160.
15. Буганов В.И., Зимин А.А. Поход Ермака на Казань и возникновение исторических песен о Ермаке // Ученые записки Казанского государственного педагогического института. Вып. 50. Казань, 1967. С. 3–13.
16. Введенский А.А. Строгановы, Ермак и завоевание Сибири // Исторический сборник Киевского государственного университета. 1949. №2. С. 5–44.
17. ГАПК. Ф. р973. Оп. 1. Д. 43. Л. 4.
18. ГАПК. Ф. 297. Оп. 1. Д. 1136.
19. ГАПК, Ф. р973. Оп. 1. Д. 43. Л. 34.
20. Горелов А.А. Исторические песни о Ермаке — поэтический пролог и спутник первой крестьянской войны в России // Русская литература. 1961. №1. Ленинград, изд-во АН СССР. С. 141-159.
21. Блажес В.В. Фольклор Урала: Народная история о Ермаке. Екатеринбург, 2002.
22. Легендарный Ермак Тимофеевич. Краеведческое пособие. Кунгурский район, 2016.
23. Пинаев А.Н. Старый посад. Пермь, 2002.
Сокращения
ГАПК — Государственный архив Пермского края
* Исследование выполнено при финансовой поддержке РФФИ в рамках научного проекта № 19-39-60002\19