Чернышов Ю.Г. Мечта о рае: социально-утопические идеи в истории и современности

Аннотация

В статье рассматривается эволюция социально-утопических идей, связанных с разными версиями мифа о рае. Автор приходит к выводу, что эти основанные на архетипических представлениях идеи всегда в разных формах присутствовали в истории человечества (в частности, в виде мифа о «золотом веке»). Вряд ли оправданы прогнозы некоторых авторов, что в XXI веке наступает «конец утопий». Утопическое мышление – органическая часть мышления человека. Но из примеров массового увлечения «утопическими миражами» все-таки нужно извлекать исторические уроки.

На пленарном заседании этой конференции прозвучал вопрос: какое отношение Михаил Васильевич Ломоносов имеет к Алтаю? Хочется добавить к сказанному на эту тему вот что: Ломоносов вышел из «провинции», получил прекрасное образование и стал человеком с очень широким кругозором. Это очень важно, ибо не каждому ученому удается научиться «видеть лес за деревьями». На Алтае среди наших студентов я вижу много талантливых и широко мыслящих людей, так что остается лишь пожелать им совершенствовать свои знания и настойчиво идти к высоким целям.

Тема, которую мы рассмотрим, тоже очень широкая. Ее актуальность связана с проблемой «позитивного образа будущего». Многие специалисты-гуманитарии высказывают мысль, что успешное развитие страны происходит обычно тогда, когда ее народ верит в лучшее будущее и имеет какие-то общие ориентиры, к которым надо стремиться [1, p. 85]. Раньше у нас был готов на это официальный ответ: «Мы строим коммунизм». Но что мы «строим» сейчас? В 1-й статье Конституции РФ, в принципе, определены эти характеристики: «демократическое федеративное правовое государство с республиканской формой правления». Однако вряд ли можно сказать, что эта формула увлекает массы на совершение подвигов. После распада СССР в целом наступило глубокое разочарование в утопиях. Все это дало повод некоторым утопистам заявить, что наступил «конец утопий», и что люди, наученные горьким опытом, больше никогда и никому не позволят увлечь себя утопическими миражами [2, с. 5]. Насколько верен такой вывод? В поиске ответа на этот вопрос было бы полезно проследить многовековую историю социально-утопических идей, связанных с образом рая.

Мифы о первоначальном благоденствии человечества удивительным образом сходны по своей сути. В их основе всегда лежит представление о том, что в эпоху «Первотворения», когда боги (Бог) создали людей, жизнь на Земле разительно отличалась от нынешней. Климат был всегда теплый, было изобилие плодов, царил мир среди всех живых существ, а люди были совершенно невинны и безгрешны. Однако потом произошло «грехопадение» — человек нарушил божественный запрет и был изгнан из рая. В библейской версии, как известно, вина за это возлагается на Еву, уговорившую Адама вкусить запретный плод познания добра и зла, а в греческой – тоже на женщину — Пандору, открывшую из любопытства ларец (или пифос), в котором хранились все беды. Вся история человечества, таким образом, делится на два принципиально разных периода – райский (счастливый) и современный, когда люди оторвались от божественных заповедей и вынуждены переживать трудности и несчастья.

Рис. 1. Лукас Кранах, «Адам и Ева в саду Эдема». 1530 г.

Эта мифологическая схема встречается у многих народов мира, от древних китайцев и индийцев до индейцев Мезоамерики [3; 4]. Некоторые психоаналитики (например, Отто Ранк) высказывали даже такое объяснение: «воспоминание о рае» заложено в подсознании человека, потому что каждый из нас пережил два периода: сначала пребывание в материнской утробе, а потом вне ее. Первый период – когда зародыш всем обеспечивается за счет организма матери, второй – когда каждый вынужден бороться за свою жизнь в очень жестоком мире [5]. Есть и другие не менее обоснованные социально-психологические объяснения: в мифах о рае отчетливо прослеживается идеализация «цивилизованным» человеком тех условий жизни, которые остались в первобытном прошлом.

Идеализация первобытности как идейное течение хорошо была изучена еще в классической работе А.О. Лавджоя и Г. Боаса «Примитивизм и сходные идеи в античности» [6]. Эти авторы справедливо разделили «примитивистские» идеи на два основных русла – «soft primitivism» и «hard primitivism». «Мягкий» примитивизм – это как раз классические мифы о рае, а также легенды о разных «райских» местах наподобие «островов блаженных». Здесь на первом месте мотивы природного изобилия, хорошего климата, достатка еды, отсутствия хищных зверей и т.д. «Жесткий» примитивизм несколько иной – с «телесных» благ акцент здесь переносится на блага «духовные». Простые условия жизни могут быть суровыми, но они, по мнению сторонников этой версии, способствуют чистоте нравов и благочестию, «неиспорченности» людей.

Если попытаться проследить судьбу этих версий через века, то окажется, что в разные эпохи они играли разные роли и наполнялись разным конкретным содержанием. Так, например, в греческой версии мифа о «жизни при Кроносе» (??? ?????? ????) изначально сочетались элементы обеих версий. В русских переводах греческих текстов обычно используется термин «золотой век» (или «золотое поколение»), однако на самом деле в оригинале говорится об особом «золотом роде» (??????? ?????), который давно исчез с лица земли и превратился в «благостных демонов» [7]. Гесиод (VII в. до н.э.) описывал его так:

Создали прежде всего поколенье людей золотое

Вечноживущие боги, владельцы жилищ олимпийских,

Был еще Крон-повелитель в то время владыкою неба.

Жили те люди, как боги, с спокойной и ясной душою,

Горя не зная, не зная трудов. И печальная старость

К ним приближаться не смела. Всегда одинаково сильны

Были их руки и ноги. В пирах они жизнь проводили.

А умирали, как будто объятые сном. Недостаток

Был им ни в чем не известен. Большой урожай и обильный

Сами давали собой хлебодарные земли. Они же,

Сколько хотелось, трудились, спокойно сбирая богатства.

Стад обладатели многих, любезные сердцу блаженных.

Гесиод. Труды и дни, 109–126. Пер. В.В. Вересаева

Наряду с типичными «райскими» чертами тут присутствует и такой мотив, как возможность потрудиться «для души»: крестьянский поэт Гесиод, видимо, не мог себе представить счастливую жизнь совсем без труда. Миф о рае уже здесь подвергается авторской интерпретации. Однако весьма характерно, что ни у Гесиода, ни в других греческих версиях мифа до I в. до н.э. нигде не встречается мысль о возможности реального возвращения «жизни при Кроносе» для ныне живущих людей самого плохого, пятого рода, который назван «железным». У Гесиода есть даже предсказание, что Зевс уничтожит этот худший «железный род», когда тот окончательно погрязнет в пороках. Потребовались столетия переосмысления этого мифа, прежде чем он был уже в римскую эпоху приспособлен для выражения утопических мечтаний о наступающей в скором будущем счастливой эпохе – «золотом веке».

Миф о рае относится к разряду «хронологических» (временных) утопий, в которых идеал отделен от современной реальности временем (т.е. помещен в далеком прошлом). Однако «райские» мотивы часто встречались и в так называемых «географических» (пространственных) утопиях, в которых место «счастливой жизни» помещалось на краю известного мира, за непроходимыми горами или за далекими морями. В эпоху кризиса полиса (IV в. до н.э.) в греческом мире особенно широко распространяется морализаторская «идеализация варваров», причем в основном в традициях «жесткого примитивизма». Скифы, например, противопоставлялись развращенным грекам потому, что они не увлечены накоплением богатств, а живут простой и справедливой жизнью [8]. При этом реальные скифы мало интересовали греческих авторов: им важно было заставить задуматься своих соотечественников, показав им вымышленный «чистый идеал».

Характерный пример «мягкого» примитивизма в географических утопиях – легенды об «островах блаженных». Зародившись как религиозно-мифологический образ (место обитания душ умерших героев), «счастливые» острова со временем тоже начинают ассоциироваться с разными утопическими идеями (Феопомп, Эвгемер, Ямбул и др.). Часто они представлялись как «осколок рая», уцелевший вдали от цивилизации и сохранивший свою благостную первозданность. В I в. до н.э. в эпоху Гражданских войн некоторые римляне даже мечтали об этих островах как о возможном убежище. Молодой поэт Гораций, например, предсказывал гибель истощенного распрями Рима, и призывал всех «достойных» бежать за Геракловы Столпы (Гибралтар). Там, на западе, по легендам, находились «острова блаженных» (их прообразом, по мнению современных исследователей, нередко выступали Канарские острова):

Манит нас всех Океан, омывающий землю блаженных.

Найдем же землю, острова богатые,

Где урожаи дает ежегодно земля без распашки,

Где без ухода вечно виноград цветет,

Завязь приносят всегда без отказа все ветви маслины.

(…) Зевс уготовил брега те для рода людей благочестных,

Когда затмил он золотой век бронзою;

Бронзовый век оковав железом, для всех он достойных

Дает — пророчу я — теперь убежище.

Гораций. Эпод XVI. Пер. А.П. Семенова-Тян-Шанского

Многочисленные свидетельства источников показывают, что римляне, вопреки распространенному в «утопиеведческой» литературе мнению, отнюдь не были «чужды утопии» [9]. Напротив: именно в римскую эпоху социально-утопические идеи приобретают новые качества, а миф о «золотом роде» получает новые политико-исторические интерпретации. В эпоху Гражданских войн утопическое стремление спастись, «вернувшись в рай», нашло отражение в самых разных пророчествах, в том числе и о возвращении той счастливой эпохи, которая была при Кроносе (в римской версии – при Сатурне). С эллинистического Востока под видом «Сивиллиных оракулов» широко распространялись эсхатологические и мессианские предсказания, в которых отчетливо прослеживалось влияние иудейской апокалиптики [10]. Этот сгусток ожиданий грядущего возрождения мира талантливо отразил в 40 г. до н.э. Вергилий, предсказавший возвращение «Сатурнова царства» после рождения некоего божественного младенца:

(…) Круг последний настал по вещанью пророчицы Кумской,

Сызнова ныне времен зачинается строй величавый,

Дева грядет к нам опять, грядет Сатурново царство.

Снова с высоких небес посылается новое племя.

К новорождённому будь благосклонна, с которым на смену

Роду железному род золотой по земле расселится.

(…) Мальчик, в подарок тебе земля, не возделана вовсе,

Лучших первин принесет (…).

Сами домой понесут молоком отягченное вымя

Козы, и грозные львы стадам уже страшны не будут.

Будет сама колыбель услаждать тебя щедро цветами.

Сгинет навеки змея, и трава с предательским ядом

Сгинет, но будет расти повсеместно аммом ассирийский.

(…) «Мчитесь, благие века!» — сказали своим веретенам

С твердою волей судеб извечно согласные Парки.

Вергилий. Буколики. Эклога IV. Пер. С.А. Ошерова

Эсхатологические и мессианские ожидания эпохи Гражданских войн очень успешно сумел «переключить на себя» завершивший эти войны основатель Империи Октавиан Август. Тот же Вергилий уже больше не «напускал туман» по поводу загадочного младенца, символа грядущей счастливой эпохи. В «Энеиде», написанной по заказу Августа, все сказано уже предельно ясно: именно Август принес Риму новый «золотой век» (характерно, что теперь на смену термина «золотой род» приходит более универсальный новый термин – aurea saecula). Причем этот новый «золотой век», по Вергилию, даже лучше, чем первый (Сатурнов), потому что пределы державы расширились, а Рим несет мир и процветание многим другим народам [11]. Идея наступившего «золотого века» фактически сливается с культом императора и становится элементом официальной имперской пропаганды. Фактически это один из первых ярких примеров так называемой «официальной утопии» [12, c. 45]. Власть объявляет народу, что все его чаяния исполнены, что «золотой век» благодаря правителю уже наступил, и что теперь нужно только радоваться наступившему счастью.

Рис. 2. Статуя Августа из Прима Порта. I в. н.э.

Преемники Августа не проявили большой изобретательности в этом вопросе: по подсчетам Бодо Гатца [4, S. 138-139], не менее 16-ти императоров провозглашали, что именно они и принесли «золотой век» Риму (а их предшественники, соответственно, объявлялись правителями худшего века, «железного»). Не удивительно, что этот затрепанный лозунг со временем перестал вызывать какой-либо энтузиазм у населения Империи. Прежняя народная утопия о «грядущем рае» после использования ее в

официальной пропаганде превратилась в угодливую апологетику власти. Это не могло не породить своеобразный «кризис утопии». Однако ответом на кризис стало не исчезновение утопии, а ее возрождение в совсем иных, далеких от официозности формах. В какой-то мере этот «кризис утопии» повлиял, в частности, на формирование идеологии первоначального христианства, где отчетливо прослеживается противопоставление современного «века Сатаны» и «века грядущего», или «тысячелетнего царства», где будет торжествовать праведность.

Христианство принципиально смещает акценты в представлениях о грядущей счастливой эпохе: на место «телесных» благ выходит возвращение утраченной близости к Богу, в первую очередь для тех, кто заслужил это мученичеством. В новозаветном «Откровении Иоанна Богослова» описывается противопоставленный греховному Риму Новый Иерусалим, который опустится с нового неба на новую землю только для праведников: «И отрет Бог всякую слезу с очей их, и смерти не будет уже; ни плача, ни вопля, ни болезни уже не будет, ибо прежнее прошло… И город не имеет нужды ни в солнце, ни в луне для освещения своего… Ворота его не будут запираться днем, а ночи там не будет… И не войдет в него ничто нечистое»; там будет светлая река воды жизни и древо жизни, дающее каждый месяц, двенадцать раз в год, плоды свои и листья — «для исцеления народов» (Откр., 21-22). Мотив природного изобилия, как видим, все-таки присутствует и здесь, и некоторые христианские авторы даже пытались и дальше развивать эту тему. Так, Папий Иерапольский в первой половине II в. писал: «Придут дни, и уродятся виноградники с десятью тысячами лоз в каждом, и на всякой лозе будет десять тысяч побегов, на каждом побеге — десять тысяч усиков, на всех них — по десять тысяч гроздей (по десять тысяч виноградин каждая), и каждая даст двадцать пять мер вина. И когда кто-либо из святых сорвет гроздь, другая закричит: “Я лучше ее, сорви меня и возблагодари мною Господа”. Точно так же каждое зерно родит десять тысяч колосьев, всякий колос — десять тысяч зерен, а все зерна дадут по пять двойных фунтов муки. И прочие фрукты, семена, травы будут множиться в соответствии с их пользой. И все животные, которые кормятся исключительно пищей от плодов земли, будут жить в мире и согласии между собой и будут целиком послушны и покорны человекам» [цит. по: 13, с. 125].

Рис. 3. Видение Небесного Иерусалима Иоанном Богословом (Анжерский апокалипсис). XIV в.

В средневековой Европе христианская церковь культивировала аскетизм, и прообразом рая на земле многим теологам представлялся монастырь: в замкнутом пространстве люди были отстранены от светской суеты и соблазнов, посвящали себя Богу. Не менее мистически были настроены и многие «еретики», осуждавшие церковь за обмирщение и ожидавшие скорого возвращения для них «тысячелетнего царства» [14]. Однако в карнавальной культуре средневековья все же сохранился мотив телесных удовольствий и определенной распущенности (мотив, традиция которого, возможно, восходит к празднованию Сатурналий). И здесь нельзя не отметить популярность народных легенд о сказочной стране изобилия, где всюду есть «молочные реки и кисельные берега» и где не надо трудиться. Разные народы называли ее по-разному – Кокейн, Кокань, Кукканья, Шлараффия… [15, с. 263-266]. Тяжелый подневольный труд и постоянное недоедание стоят за этим сказочным идеалом, который, впрочем, часто был представлен в пародийно-гротескной форме.

В России также были распространены различные народные легенды о «райских» местах, причем нередко они сопутствовали крестьянской колонизации новых земель («Анапа», «Беловодье» и т.д.). В XVIII-XIX веках имели хождение даже нелегальные «путеводители» в сторону Беловодья, которое нередко помещалось где-то в горах Алтая, возле Уймона и Белухи, и дальше — в сторону Бухтармы и Китая. Помимо природного изобилия в описаниях часто встречался и мотив свободы, отсутствия чиновников и «господ» [16]. Довольно оригинальная версия описания этой страны встречается в «Сокровенном сказании о Беловодье» — произведении, появившемся, видимо, в конце XIX в.: «Страна Беловодье не сказка, но явь. В сказаниях народов она зовется всюду по-иному. В дивных обителях там пребывают лучезарные, кроткие, смиренные, долготерпеливые, сострадательные, милосердные и прозорливые Великие Мудрецы — Сотрудники Мира Высшего, в котором Дух Божий живет, как в Храме Своем… Там Царство Духа Чистого, красоты, чудных огней, возвышенных чарующих тайн, радости, света, любви, своего рода покоя и непостижимых величий… Находящиеся там живут, сколько хотят и сколько им нужно. Для них остановлено время. Что творится в мире, все там известно, все видно, все слышно. Когда дух мой окреп, мне давали возможность, вне тела, бывать на самой высокой горе, в Царьграде, Киеве, а также знать, видеть и слышать, что пожелаю» [17]. Здесь уже на первый план выходит мотив божественной просветленности, близкий к сказаниям о Шамбале, на что, в частности, обращал внимание в своем творчестве еще Николай Рерих [18].

Рис. 4. Картина Н.К. Рериха «Странник светлого града». 1933 г.

Идея «мировой революции» также во многом была пропитана мечтой о наступлении для всего человечества новой счастливой эпохи, в которой будут царить равенство, справедливость и достаток. Очень хорошо эти черты народной утопии в сознании революционеров отразил в своем творчестве Андрей Платонов («Чевенгур», «Котлован» и др.). И он же уловил те угрозы, которые исходят от повального увлечения утопией: ломка всех традиций, уничтожение всех несогласных, жесткое регламентирование всех сторон жизни человека и т.д. В СССР, по сути, вновь восторжествовала «официальная утопия»: пропаганда возвеличивала «вождя» и пыталась убедить всех в торжестве «самого справедливого» социального строя, несущего коммунистическое изобилие. В условиях международной изоляции и монополии на СМИ удавалось поддерживать представление о наступающем всеобщем счастье, хотя в реальности параллельно существовали и массовый голод, и репрессии, и депортации… Однако от утопий устают. Люди задумываются, оглядываются вокруг себя и обнаруживают, что «золотой век» отнюдь не наступает. Постепенно раскрывались и теневые стороны «реального социализма». Не удивительно, что в XX в. в мировой литературе становится все более популярным жанр антиутопии.

Рис. 5. А.И. Лавров, плакат «Кукуруза – источник изобилия». 1960 г.

«Осуществление» утопий опасно – эту мысль вслед за Н. Бердяевым сформулировал М. Финли: если в древности Утопия была объектом насмешек из-за ее несбыточности и нелепости, то современным сатирикам уже не до шуток. Напротив: они атакуют Утопию потому, что в действительности она возможна и достижима, потому что впоследствии она может превратиться для них в Дистопию, противоположность Утопии [19]. Классические антиутопии Дж. Оруэлла («1984»), О. Хаксли («О дивный новый мир») и другие произведения нередко в утрированной форме показывали политические режимы, эксплуатирующие утопии в целях установления тотального контроля над гражданами.

Разочарование в утопиях, широко распространившееся к концу XX в., совпало с распадом «социалистического лагеря». Именно на этом фоне и появились упоминавшиеся выше суждения не только о «кризисе», но и о «конце» утопии. Однако весь опыт всемирной истории показывает, что кризис утопии отнюдь не означает ее конец. Утопия всегда переживала кризисы и возрождалась в новых формах, поскольку утопическое мышление, по-видимому, органически присуще мышлению человека [20]. Человеку свойственно мечтать о лучшей жизни и искать что-то более совершенное – без этого не было бы и никакого общественного прогресса. О важности этой вечной мечты человечества так писал Ф.М. Достоевский: «Золотой век — мечта самая невероятная из всех, какие были, но за которую люди отдавали всю жизнь свою и все свои силы, для которой умирали и убивались пророки, без которой народы не хотят жить и не могут даже и умереть» [21].

В современном мире мечта о рае подспудно проявляется в самых разных течениях, от вполне «конституционных» до радикальных религиозно-фундаменталистских движений, призывающих к отказу от «порочной» цивилизации и возвращению к «первоосновам». Политики всегда пытались и будут пытаться использовать эту мечту в своих интересах. Поэтому в завершении нашего исследования по этой теме сказано: «Золотой век всегда должен сиять в недосягаемой дали, иначе в случае его «достижения» под облупившейся золотой краской неминуемо обнаружится ржавчина века железного» [22, с. 218]. Обществу важно научиться распознавать попытки политических спекуляций на утопиях, и при этом не стоит терять веру в то, что благодаря усилиям людей (их реально полезным делам) может наступить и лучшее будущее.

Библиографический список

1. Polak F.L. The Image of the Future. V. 1. — Leiden, 1961. — 420 р.

2. Капустин М.П. Конец Утопии? Прошлое и будущее социализма. — М.: Новости, 1990. – 594 с.

3. Базинер О. Идея о прошедшем и будущем золотом веке человечества // Русская мысль. 1902. №11. — С. 3-20.

4. Gatz B. Weltalter, goldene Zeit und sinnverwandte Vorstellungen (Spudasmata, 16). — Hildesheim: G. Olms, 1967. — 238 S.

5. Ранк О. Травма рождения и её значение для психоанализа. — М.: Когито-Центр, 2009. — 239 c.

6. LovejoyA.O., Boas G. Primitivism and Related Ideas in Antiquity. — Baltimore: The John Hopkins Press, 1935. — 482 p.

7. Baldry H.C. Who Invented the Golden Age? // Сlassical Quarterly. V. 46. 1952. №1. — P. 83–92.

8. Широкова Н.С. Идеализация варваров в античной литературной традиции // Античный полис. — Л.: изд-во ЛГУ, 1979. — С. 124-137.

9. Чернышов Ю.Г. Была ли у римлян утопия? // Вестник древней истории. 1992. № 1. — С. 53-72.

10. Машкин Н.А. Эсхатология и мессианизм в последний период Римской республики // Известия АН СССР. 1946. Т.III. №5. — С. 441–460.

11. Чернышов Ю.Г. Три концепции «Сатурнова царства» у Вергилия // Античная гражданская община: проблемы социально-политического развития и идеологии. — Л.: изд-во ЛГУ, 1986. — С. 100-114.

12. Баталов Э.Я. В мире утопии: Пять диалогов об утопии, утопическом сознании и утопических экспериментах. — М.: Политиздат, 1989. — 319 с.

13. Донини А. У истоков христианства. — М.: Политиздат, 1979. — 341 с.

14. Toepfer B. Die Entwicklung chiliastischer Zukunftserwartungen im Mittelalter // Wissenschaftliche Zeitschrift der Humboldt – Universitaet zu Berlin. Jg. 12. 1963. H. 3. S. 253-262.

15. Чиколини Л.С. Социальная утопия в Италии, XVI — начало XVII в. — М.: Наука, 1980. — 392 с.

16. Чистов К.В. Легенда о Беловодье // Труды. Карельского филиала АН СССР. — Петрозаводск, 1962. Т. 35. — С. 116-181.

17. Сокровенное сказание о Беловодье. — URL: http://www.spsl.nsc.ru/~m1-way/belvd/pages/a3j.htm (дата обращения — 25.10.15).

18. Савоскул С. Н.К. Рерих и легенда о Беловодье. — URL: http://journal.iea.ras.ru/archive/1980s/1983/Savoskul_1983_6.pdf (дата обращения — 25.10.15).

19. Finley M.I. Utopianism Ancient and Modern // Finley M.I. The Use and Abuse of History. — L., 1975. — P. 178-192.

20. Пчелинцева Т.А. Социальная утопия – одна из ранних форм становления знаний об обществе // Специфика социального познания. — М.: Институт философии АН СССР, 1984. — С. 62-66.

21. Достоевский Ф.М. Подросток. Часть III. Гл. 7. Любое издание.

22. Чернышов Ю.Г. Древний Рим: мечта о золотом веке. — М.: Ломоносовъ, 2013. — 240 с