АШПИ 
Сведения об авторе. Курныкин Олег Юрьевич, к.и.н., профессор кафедры всеобщей истории и международных отношений Алтайского государственного университета. Область научных интересов: колониальная политика Британской и Российской империй, история ислама в России, международные отношения в Центральной Азии.
Аннотация. В статье в формате постановки проблемы рассматривается возможность применения концепции Дж. Ная к феномену колониальных империй Нового времени. По мнению автора, существенная роль политико-моральных и культурно-исторических мотиваций при реализации имперских проектов создает предпосылки для использования предложенного американским исследователем аналитического инструментария с учетом своеобразия исторической эпохи и практики функционирования колониальных империй.
«Мягкая сила» в политике колониальных империй: к постановке проблемы
В истории науки периодически возникают теоретические построения и концепты, не только оказывающие серьезное воздействие на развитие научной мысли, определяющие мейнстрим научного дискурса, но и приобретающие медийную популярность, проникающие в пласты массового сознания (например, «столкновение цивилизаций» С. Хантингтона, «ориентализм» Э. Саида, «ментальность», «идентичность» и т.д.). К их числу, несомненно, принадлежит концепция «мягкой силы» Дж. Ная-младшего. Причем приобретшие популярность теоретические конструкции и понятия нередко отрываются от первоосновы и начинают жить своей жизнью, подвергаясь интерпретациям, подчас до неузнаваемости меняющим авторский замысел.
Вряд ли Дж. Най предполагал, что предложенное им понятие «мягкой силы» станет столь популярным и общеупотребимым среди политиков, экспертов, журналистов. Притягательность этого концепта столь велика, что среди исследователей возник соблазн опробовать аналитический инструментарий наевской концепции применительно к различным историческим сюжетам и эпохам, о чем, кстати, свидетельствуют представленные на данной интернет-конференции доклады (заметим, что сам Дж. Най в обоснование своей концепции не углублялся в историческое прошлое далее середины ХХ века). Подобное «опрокидывание в прошлое» новейших теоретических построений, с одной стороны, рискованно и чревато подгонкой исторического прошлого под современные реалии и, как следствие, неоправданной модернизацией исторических процессов и явлений. С другой стороны, представляются интересными попытки выявить возможности и пределы использования новых концептов и теоретических положений применительно к событиям и явлениям, выходящим за рамки авторского замысла, в частности, в отношении феномена колониальных империй.
В связи с этим возникают вопросы: обладали ли великие колониальные империи ресурсом «мягкой силы», было ли им присуще сознательное использование этого ресурса во внешнеполитической практике? Насколько работоспособна наевская концепция «мягкой силы» применительно к феномену имперской идеологии? Наконец, возможно ли использование имперского наследия в качестве ресурса «мягкой силы» в современных условиях? Ответить на поставленные вопросы в рамках небольшой статьи невозможно, поэтому задача данной публикации — скорее, постановка проблемы.
Как известно, в трактовке Дж. Ная «мягкая сила» — это ресурс, позволяющий «добиваться желаемого на основе добровольного участия союзников, а не с помощью принуждения и подачек». В соответствии с авторской трактовкой, ресурс «мягкой силы» работает на престиж того или иного государства сам по себе, в силу этого он экономичнее и эффективнее, чем применение набора мер «кнута и пряника» для того, чтобы подвигнуть людей в нужном направлении [1]. Однако исторические реалии оказались богаче авторского замысла: осознание ценности вновь «открывшегося» ресурса и стремление многих государств включить его в свою внешнеполитическую практику имели следствием «инструментализацию» «мягкой силы», т.е. разработку специальных мер и приемов по продвижению вовне благоприятного имиджа своей страны. Более того, эти усилия приняли целенаправленный характер, дополняя политический и экономический ресурсы внешнеполитического влияния. Таким образом, «мягкая сила» парадоксальным образом приобрела некую «силовую составляющую», что не вписывается в первоначальную концепцию Дж. Ная. Неслучайно идеальный конструкт «мягкой силы» был позднее дополнен автором понятием «smart power» («умной силы»). Впрочем, при попытках включения «мягкой силы» в арсенал внешнеполитических рычагов подобное смещение акцентов представляется неизбежным, ибо, как справедливо отмечал В. Малахов, «культура сама представляет собой Politicum. Она входит неотъемлемой частью в пространство политического» [2, с. 76].
Вышеприведенные суждения призваны подвести некоторое обоснование использованию наевской концепции «мягкой силы» применительно к такому жесткому историческому явлению как колониальные империи. Действительно, формирование колониальных империй было невозможно без задействования военно-политического и экономического ресурсов («жесткой силы», по терминологии Дж. Ная), а сама колониальная экспансия вполне обоснованно ассоциируется с грубым насилием и несправедливостью. Вместе с тем не стоит недооценивать роль и значение политико-моральных и культурно-исторических мотиваций, придающих завершенность имперскому проекту. Подобная мотивация включала в себя элементы избранничества и миссианства, морального права на руководство другими народами, культурного превосходства и т.д. В результате на повестку дня был поставлен вопрос о формировании положительного имиджа той или иной колониальной империи, причем в значении, близком к современной трактовке этого понятия. Если на начальных этапах формирования имперской идеологии для обоснования колониальных захватов использовались античные и средневековые мифологемы (легендарные Атлантида, Последняя Фула, «земля обетованная» [3] и др.), то в дальнейшем (в XVIII–XIX вв.) в доктринальном имперском комплексе все большее место занимали рациональные, просвещенческие императивы, в концентрированном виде нашедшие отражение в известном киплинговском тезисе о «бремени белого человека».
Сконструированный имперский образ (имидж) был призван «стянуть» разбросанные в пространстве и весьма разнородные в этническом и культурном отношении части имперского комплекса. Очевидно, что этот имидж был многосоставным и разнонаправленным; он имел свои содержательные и функциональные отличия для народа-создателя империи и для других народов, включенных, как правило, принудительно, в имперское геополитическое пространство. В отличие от великих империй древности и средневековья, претендовавших на вселенский универсализм, колониальные империи Нового времени были нациоцентричными, поскольку их создателями и структурообразующим ядром являлись те или иные европейские народы, придававшие формируемым ими имперским образованиям (при их типологических сходствах) национально-культурную окраску.
Империи, как форма организации огромных, разнородных в этно-культурном отношении пространств в целостные системы, нуждались в привлекательном образе. При этом их неотъемлемой типологической характеристикой являлось структурное различение метрополии и периферии, приведшее в конечном итоге к кризису и демонтажу имперских конструкций. Одним из обоснований правомерности существования колониальных империй являлось широко используемое утверждение о просветительской, «культуртрегерской» миссии цивилизованных наций в отношении отсталых, находящихся в плену патриархальности народов. Это своеобразное «культурное облучение» колониальной периферии дает основание для постановки вопроса об использовании имперским центром «мягкой силы», хотя, разумеется, в ином историческом контексте и с иными целями.
Имиджевая составляющая имперской доктрины была призвана сформировать среди подвластного населения «общеимперскую солидарность» — цель трудно достижимая с учетом непреодолимого разрыва между центром и периферией, присущего имперской конструкции, и неподлежащим сомнению правом на лидерство и миссианскую роль народа-строителя империи. При этом метрополии отводилась роль источника мира, порядка, прогресса, культуры. Официальная доктрина была направлена на выработку поведенческих и мировоззренческих стереотипов, базировавшихся на верности и чувстве долга перед империей, а сама империя трактовалась как абсолютная ценность. Существенное значение отводилось эмоциональному наполнению идей и образов имперского величия. Возможно, работоспособной для анализа имперских доктрин и их влияния на массовое сознание окажется конструктивистская концепция Б. Андерсона о «воображаемых сообществах» [4]. Население империй, особенно в их дистантном варианте, когда метрополия была отделена от колониальных владений морскими пространствами, должно было представлять собою некую общность, сплачиваемую унифицированным воображением на базе общеимперских символов и атрибутов.
При анализе имперских идеологий исследователи, как правило, концентрируют внимание на формировании великодержавных, шовинистических черт национальной идентичности народа-создателя империи. Меньший интерес проявляется к изучению восприятия имперской доктрины народами колониальной периферии (речь идет об уровне массового сознания, а не отдельных представителях образованной элиты). И здесь перед исследователями могут открыться непривычные ракурсы и грани отношения широких слоев колониального общества к «родной» империи. Устойчивость, легитимность имперской конструкции в глазах подвластного населения определялась, помимо прочего, готовностью имперского центра если не к применению, то к демонстрации силы. Парадоксально, но «обаяние силы» в ее жестком варианте могло обратиться в ресурс «мягкой силы» империи, стать наглядным свидетельством имперского могущества, а значит, повысить престиж и притягательность имперского образа.
Показательно, что в рамках имперских идеологий стали разрабатываться проекты межгосударственной интеграции на основе приверженности однотипным политико-правовым системам и ценностям и культурно-языковой общности. Одним из наиболее действенных факторов и инструментов внутриимперской интеграции стала система образования, сыгравшая для многих представителей элитарных слоев колониальных обществ роль социального лифта и позволившая сформировать из них лояльную имперскому центру страту. Остается открытым вопрос: распространяется ли на колониальные империи утверждение Дж. Ная о том, что мягкое могущество возникает, когда страна привлекает своей культурой, политическими идеалами и программами.
Распавшиеся в середине ХХ века, утратившие субъектность в международных отношениях колониальные империи оказали опосредованное влияние на формирование структуры двух- и многосторонних межгосударственных взаимоотношений в постколониальный период. Стремительно распавшиеся имперские структуры в ряде случаев оказались способными проявить себя в новой ипостаси, способными к своеобразному «ребрендингу». Примерами тому служат британское Содружество наций, идея которого вызревала еще с конца XIX в., последовательно сменявшие друг друга проекты Французского Союза, Французского сообщества, Франкофонии, созданное в 1996 г. Содружество португалоязычных стран. Впрочем, в этом ряду были и неудавшиеся проекты, в частности, недолго просуществовавший Нидерландско-Индонезийский Союз (1949–1956 гг.).
Сошедшие с исторической арены великие империи не утратили для некоторых приверженцев великодержавия своей вдохновляющей притягательности, на их основе выдвигаются новые внешнеполитические концепции и проекты (упомянем в качестве примера турецкий неоосманизм). В современных публикациях можно даже встретить опрокинутый в современность новаторский тезис о том, что имперская идеология «играет позитивную роль средства стабилизации межэтнических отношений и остановки роста ксенофобии и экстремизма» [5, с. 37]. Актуализация имперской проблематики в научной литературе и возобновление общественных дискуссий об имперском наследии возвращают к вопросу о мере практичности (или виртуальности) применения имперского дискурса в качестве «мягкой силы» в условиях постмодернистской борьбы «за место под солнцем».
Литература
1. Най Дж. «Мягкая сила» и американо-европейские отношения. URL: http://smartpowerjournal.ru/soft-power
2. Малахов В. Скромное обаяние расизма и другие статьи. М., 2001.
3. Барабанов О.Н. Британская империя: идеология глобального доминирования от Джона Ди до Сесила Родса // Институт высокого коммунитаризма. URL: http://communitarian.ru/publikacii/novyy_mirovoy_poryadok_struktury/
britanskaya_imperiya_ideologiya_globalnogo_dominirovaniya_ot_dzhona_di_do_sesila_rodsa_27052013/
4. Андерсон Б. Воображаемые сообщества: размышление об истоках и распространении национализма. М., 2001.
5. Богомолов С.А. Имперская идеология как система ценностей // Общественные науки. Политика и право. 2009. № 4 (12).