Дьяченко Д.С., Дьяченко Н.В. (г. Барнаул). Трансформация мемориальной культуры Улан-Батора в XXI в.

Препринт

Аннотация. Мемориальная культура Улан-Батора в XXI в. демонстрирует сложный процесс переосмысления прошлого, в котором памятники и мемориалы становятся не только средствами увековечения исторической памяти, но и инструментами политики идентичности. В условиях глубокой трансформации столица Монголии превратилась в ключевое пространство, где формируются новые символические нарративы, отражающие смену идеологических ориентиров. Особое значение приобретают образы Чингисхана как главного символа национального возрождения, тогда как память о социалистическом прошлом подвергается избирательной переоценке. Наряду с демонтажом советских монументов активно создаются новые памятники, интегрирующие традиционные и современные элементы. Анализируются архитектурные, культурные и политические аспекты этих процессов, отражающих стремление к сохранению исторической преемственности при одновременной адаптации к глобальным и внутренним вызовам. Мемориальное пространство Улан-Батора предстает как арена борьбы за интерпретацию прошлого и средство конструирования актуального образа нации.

Ключевые слова: Улан-Батор, Монголия, мемориальная культура, историческая память, национальная идентичность, Чингисхан, памятники.

Dyachenko D.S., Dyachenko N.V. (Barnaul)

Transformation of Ulaanbaatar’s Memorial Culture in the 21st Century

Abstract. The memorial culture of Ulaanbaatar in the 21st century reflects a complex process of reinterpreting the past, in which monuments and memorials serve not only as means of preserving historical memory but also as instruments of identity politics. Amid profound societal transformation, the capital of Mongolia has become a key space where new symbolic narratives are constructed, reflecting shifts in ideological orientation. Particular emphasis is placed on the image of Chinggis Khaan as the central symbol of national revival, while the memory of the socialist past undergoes selective reassessment. Alongside the dismantling of Soviet-era monuments, new memorials are actively being created, integrating both traditional and contemporary elements. The architectural, cultural, and sociopolitical dimensions of these processes are examined, revealing efforts to maintain historical continuity while adapting to global and domestic challenges. Ulaanbaatar’s memorial landscape emerges as a site of contestation over interpretations of the past and a means of constructing a contemporary national identity.

Keywords: Ulaanbaatar, memorial culture, historical memory, national identity, Chinggis Khaan, monumental sculpture.

 

Мемориальная культура напрямую связана с тем, как общество вспоминает или, наоборот, забывает своё прошлое. В случае Монголии это особенно заметно: страна с бурной историей XX в., от буддийской теократии до социализма, а затем перехода к демократии, прошла через череду глубоких перемен, которые сильно повлияли на то, как она сегодня выстраивает отношения с собственным прошлым. Поэтому изучение мемориальной культуры в Монголии неизбежно выходит за рамки просто описания памятников или официальных дат – речь идёт о том, как создаются образы прошлого, кем они формируются и для чего.

Теория мемориальной культуры и связанной с ней культурной памяти представлена работами Я. Ассмана [1], А. Ассман [2], П. Нора [3], М. Хальбвакса [4]. Рассматривая понятие «культурной памяти», Ян Ассман подчёркивает, что память – социальный проект, и «культура памяти» выступает как универсальное, системное явление групповой памяти: «Здесь ставится вопрос: «Чего нам нельзя забыть?» Этот вопрос – в более или менее явной форме, на более или менее центральном месте – принадлежит к непременным атрибутам любой группы. В случаях, когда этот вопрос стоит в центре внимания, когда он определяет идентичность и самопонимание группы, мы можем говорить об «общностях памяти» (П. Нора). Помнящая культура имеет дело с «памятью, создающей общность»» [1, с. 30].

Алейда Ассман уточняет это понятие: «От универсального и специализированного знания содержимое культурной памяти отличается тем, что мы усваиваем его не для того, чтобы «владеть» им и использовать для определенных целей, а чтобы сделать его частью нашей идентичности» [2, с. 227]. Поднимая вопрос о недовольстве в научной литературе понятием «мемориальная культура», Алейда Ассман считает, что это отчасти обусловлено тем, что понятие переживает смысловую инфляцию: «при столь большой разнице в значениях и способах употребления термина «мемориальная культура» бывает почти невозможно понять, о чем, собственно, идет разговор» [5, с. 12]. Она приводит свое понимание термина: «В своем первом значении мемориальная культура является неспецифическим собирательным понятием, указывающим на плюрализацию и интенсификацию обращений к прошлому… Второе значение термина «мемориальная культура» подразумевает освоение прошлого определенной социальной группой…. Посредством мемориальной культуры социальная группа укрепляет свою идентичность, утверждает собственные ценности, развивает свое самосознание и повышает деятельную активность. В качестве третьего значения следует добавить этическое измерение мемориальной культуры… Этический поворот глубоко изменил нашу систему ценностей и наше историческое сознание» [5, с. 13].

Монгольский случай исследования мемориальной культуры позволяет лучше понять, как меняется память в условиях постсоциалистической трансформации, когда официальная идеология исчезла, а на её месте возникли новые смыслы, порой противоречивые. Особую роль в мемориальной культуре и формировании имиджа постсоциалистической Монголии играет Улан-Батор. Столица, успешно интегрирующаяся в глобальный мир, сегодня насчитывает 1,7 млн жителей [6], при населении страны в 3,5 млн [7]. Это не только город, в котором сосредоточены ключевые элементы инфраструктуры всего региона, но, прежде всего, Улан-Батор, столица всех монголов мира, как выразился президент Монголии Ц. Элбэгдорж (2009-2017) [8, с. 24].

Символический ландшафт Улан-Батора представлен в первую очередь мемориальными сооружениями. Улан-Батор занимает одно из первых мест на всем постсоветском пространстве по количеству скульптур в расчете на состав городского населения, по приблизительному подсчету «… один памятник скульптуры приходится на каждые 6,5 тыс. жителей Улан-Батора. (Для сравнения, в Москве это число составляет 25 тыс. чел.)» [9, с. 364].

Центральное место в ряду монументов и мемориалов столицы принадлежит Чингисхану. Процессы нациестроительства, формирования государственной политики памяти и конструирования национального имиджа в Монголии XXI в. опираются на историческое наследие Великой Монгольской империи Чингисхана как на ключевой символический ресурс. Визуальные и идеологические образы, активно используемые современной властью, восходят к эпохе XIII в., когда Монголия достигла апогея своей политической и военной мощи. Именно этот период воспринимается как золотой век независимости и величия, служащий основанием для национальной консолидации.

Можно привести следующие примеры известных монументальных объектов, посвященных Чингисхану, которые влияют на имидж монгольской столицы: статуя в центре колоннады, украшающей фасад Дворца правительства (2006), конный монумент в Цонжин-Болдоге, район Налайх (2008), конная статуя вблизи старого аэропорта (Международного аэропорта Буянт-Уха), установленная по случаю его переименования в 2005 г., изваяние Чингисхана возле гостиницы «Bayangol», памятники, тематически связанные с личностью Великого хана: памятник Уэлун, матери Чингисхана (2019), и памятник Шиги-Хутуху, его сводному брату и судье, украшающий площадь перед одноименным университетом юриспруденции (2023).

С момента распада социалистической системы в Монголии, начавшегося с событий конца 1980-х, достигшего своего апогея в 1990 г., и до начала XXI в. произошла радикальная трансформация в подходах к национальной истории. Социалистическое прошлое стало восприниматься как препятствие для дальнейшего развития и символ зависимости от Советского Союза, что диктовало необходимость пересмотра прежних исторических нарративов. Центральным этапом этих изменений стал снос памятников, символизировавших советскую эпоху, включая памятник Сталину, а также демонтаж музеев, посвящённых социалистическим достижениям.

На протяжении первого десятилетия XXI в. мемориальная культура представляла собой попытку объедения элементов социалистического прошлого с вновь созданным национальным нарративом. Примером такого подхода стало сохранение памятников, посвящённых битве на Халхин-Голе, включая мемориалы Георгию Жукову.

Дом-музей маршала Советского Союза Георгия Константиновича Жукова, филиал Военного музея, – один из немногих мемориальных объектов, посвящённых советскому наследию, который не только сохранился в постсоциалистической Монголии, но и подвергся реконструкции с участием российских партнёров. Этот мемориальный комплекс занимает особое место в городском пространстве Улан-Батора и символизирует неразрывную связь между военной историей Монголии и СССР. В 2006 г., при поддержке правительства Москвы, здание музея было реконструировано, что стало символическим актом сохранения общего военного наследия. Наряду с музеем на прилегающей территории расположен памятник Жукову, выполненный в реалистической традиции и обладающий высокой визуальной экспрессивностью.

Несмотря на общее стремление монгольской власти дистанцироваться от символов социалистического прошлого, мемориал Жукова сохранил своё значение как «нейтрализованный» символ международной солидарности и национального выживания. Другим объектом символического ландшафта Улан-Батора со времен социалистического периода остается Мемориал в память советских воинов на Зайсан-Толгое. В 2009 г., по случаю 70-летней годовщины Халхин-Гола, была проведена масштабная реставрация мемориала.

Параллельно с сохранением отдельных памятников, в монгольском обществе начался процесс постепенной переоценки наследия социалистического периода, включая фигуры, ранее подвергавшиеся критике, такие как Ю. Цэдэнбал. В 1990 г. его исключили из партии и лишили всех званий и привилегий, однако уже в 2000 г. на площади перед Национальным академическим театром драмы был установлен памятник в его честь, а сама площадь получила имя Цэдэнбала (Цэдэнбалын талбай). В 2013 г. монумент и прилегающая территория были реконструированы, что укрепило статус памятника как значимого элемента городской памяти. В 2006 г. в одном из пригородов Улан-Батора появился памятник его супруге, А. Цэдэнбал-Филатовой.

Одной из распространенных метафор, используемых для понимания городского пространства, является метафора текста. Географы давно утверждают, что городской ландшафт – это «читаемый» текст, несущий значения, созданные с определёнными целями. Эти значения выражают явные проявления власти, территориальности и гражданства, а также обыденные аспекты повседневной жизни [10, p. 60]. С этой точки зрения интересна центральная площадь Улан-Батора. С самого основания Улан-Батора как столицы, центром города была нынешняя площадь Сухэ-Батора, на которой с 1952 г. располагался мавзолей вождей революции Д. Сухэ-Батора и Х. Чойбалсана. Вокруг площади был построен комплекс правительственных зданий. В центре площади возвышалась статуя Д. Сухэ-Батора, самой почитаемой фигуры Монголии в социалистическую эпоху. В 2005 г. мавзолей снесли с тем, чтобы освободить место для сооружения мемориала в честь Чингисхана. Монумент, изображающий сидящего на троне Чингисхана, как уже упоминалось выше, был установлен в 2006 г. перед зданием парламента в Улан-Баторе. В этом же году в Улан-Баторе прошло празднование 800-летнего юбилея империи и зародилась идея создания конной статуи Чингисхана [11, с. 208]. Официальное открытие памятника состоялось 26 февраля 2008 г.

Наряду с этими преобразованиями в мемориальной топографии столицы появляются и новые памятники, встраивающие современные фигуры в традиционные символические формы. Одним из таких примеров стал скульптурный ансамбль памятника бывшему председателю Великого хурала Л. Энэбишу, установленный в 2007 г. в сквере района Баянгол на пересечении двух оживлённых улиц. Статую, вознесённую на высокий постамент, окружают атрибуты идеального правителя – чакравартина («вращающего колесо»). Наряду с традиционными «семью сокровищами» буддизма здесь представлены и элементы монгольской культуры, такие как моринхур и тамга (печать для клеймения скота), придающие древнему канону ярко выраженный национальный колорит. Такое переосмысление фигуры чакравартина позволяет сблизить образ Великого хана с личностью видного политика недавнего прошлого, представленного как его современное воплощение [9, с. 374]. Таким образом в начале 2000-х гг. сохранение элементов социалистического военного наследия позволило интегрировать этот период в общий мемориальный канон, подчёркивая преемственность истории на общем фоне эволюции официального исторического нарратива.

С начала 2010-х г. акценты мемориальной культуры трансформируются: одновременно с сохранением ключевых национальных памятников социалистской эпохи продолжался снос советского наследия, а также обновление символического ландшафта. В 2010-2011 гг. была проведена реконструкция памятника Д. Сухэ-Батору. Памятник, ранее выполненный из искусственного гранита, отлили в бронзе в Пекине под наблюдением монгольских скульпторов. Там же отлили бронзовую стелу с цитатой из его речи и барельефы на постаменте. Скульптуры снежных львов, окружавшие памятник, были заменены на новые, выполненные из природного камня.

На фоне избирательной переоценки социалистического наследия продолжался и процесс символического вытеснения наиболее идеологически нагруженных фигур. Показательным примером стал демонтаж зимой 2012 г. гигантской статуи В.И. Ленина, до тех пор возвышавшейся перед гостиницей «Улан-Батор» (1953, скульптор С.Д. Меркуров). На освободившееся место был перенесён памятник классику монгольской литературы XX века Д. Нацагдоржу, выполненный в 1963 г. скульптором Л. Махвалом.

Переосмысление мемориального пространства затронуло и менее официальные фигуры, чья деятельность оказалась значимой для представлений о национальной идентичности в постсоциалистический период. В 2014 г. на проспекте Мира был установлен монумент в честь музыканта, журналиста и леворадикального политика С. Цогтсайхана (скульптор Д. Санчир). В оформлении памятника западноевропейские художественные ассоциации органично сочетаются с элементами местной традиции: надпись на старомонгольском языке проходит по поверхности стелы, а вокруг размещены фигуры двенадцати животных восточного гороскопа, популярных в монгольской культуре. Это символическое окружение подчёркивает сопричастность памятника идее «монгольского национального возрождения» и вписывает фигуру Цогтсайхана в расширяющееся поле культурной памяти постсоциалистической Монголии [9, с. 378–379].

Следует отметить, что трансформация мемориальной культуры Улан-Батора затронула не только внутренние, но и международные аспекты исторической памяти. Так, 9 мая 2017 г. был открыт мемориальный комплекс «Большой тройке» – Сталину, Рузвельту и Черчиллю. Этот комплекс символизирует признание роли антигитлеровской коалиции во Второй мировой войне и отражает стремление Монголии подчеркнуть свою значимость на мировой исторической арене, интегрируя международные символы в городской мемориальный ландшафт.

Именно в это период центральное место в новой мемориальной культуре занял Чингисхан, фигура которого была превращена в символ национального единства, гордости и преемственности монгольской государственности. В 2013 г. центральная площадь города – Сүхбаатарын талбай – была переименована в Чингисхааны талбай. Однако в 2016 г. решением суда, по иску потомков Сухэ-Батора, центральной площади города вернули имя вождя национальной революции 1921 г. Вместе с тем, рост интереса к созданию новых культурных учреждений, посвящённых памяти Чингисхана, не угасал. В 2019 г. правительство Монголии приняло специальное решение о создании музея «Чингисхана» в Улан-Баторе, отвечающего всем международным стандартам и имеющего полноценную среду для хранения экспонатов. Здание музея было построено за один год и семь месяцев, оно может хранить более 6000 памятников [12].

В 2020-е гг. Чингисхан продолжает доминировать в мемориальной культуре Улан-Батора, однако в общественном пространстве постепенно появляются и другие исторические фигуры, призванные подчеркнуть сложность и преемственность национальной истории. Одним из таких примеров стал памятный комплекс, посвящённый Богдо-гэгэну Джебцзундамба-хутухте VIII – теократическому правителю Монголии (1911–1921) и монарху с ограниченными полномочиями (1921–1924 гг.). Комплекс был открыт 24 сентября 2020 г.

Одним из ключевых элементов мемориальной культуры в Монголии стало открытие музея Чингисхана 11 октября 2022 г., к 860-летию со дня его рождения [13]. Впервые за последние 30 лет в центральной части Улан-Батора было воздвигнуто крупное учреждение. Архитектурный дизайн здания сочетает в себе современные подходы и традиционную монгольскую символику. Купол, венчающий верхнюю часть здания, символизирует юрту монгольского кочевника, внешний декор стен музея отражает символы племен, обитавших на территории нынешней Монголии во время его правления [14, с. 28]. Как и многие современные музеи, Музей Чингисхана стал «гипертекстовым» пространством, где объекты, архитектура и ритуалы вместе создают «мемориальную культуру» – они не просто хранят историю, но активно формируют общественное восприятие прошлого. Перед Музеем была поставлена задача визуализации неразрывности государственной традиции и исторической памяти от хуннских предков до современной Монголии [15, с. 135].

Таким образом, в начале 2000-х гг. происходила трансформация мемориальной культуры Улан-Батора: от резкого разрыва с социалистическим прошлым к более сбалансированному восприятию этого периода как части национальной истории. Подобная трансформация демонстрирует стремление не только к исторической рефлексии, но и к формированию целостного нарратива, в котором социалистическое наследие рассматривается как один из этапов модернизационного развития страны. Историческая преемственность, подчёркиваемая в рамках мемориальных мероприятий, способствует созданию устойчивых общественных представлений о значимости прошлого для современного монгольского общества. Важной особенностью монгольской мемориальной культуры является её двойственность: с одной стороны, она активно опирается на героическое прошлое, с другой – демонстрирует готовность к гибкости и адаптации в зависимости от политических и социальных реалий.

Библиографический список 

1. Ассман Я. Культурная память: письмо, память о прошлом и политическая идентичность в высоких культурах древности / пер. с нем. М.М. Сокольской. М.: Языки славянской культуры, 2004. 368 с.
2. Ассман А. Длинная тень прошлого: мемориальная культура и историческая политика. М.: Новое литературное обозрение, 2014. 336 с.
3. Нора П. Между памятью и историей: места памяти // Новое литературное обозрение. 1999. № 36. С. 195–218.
4. Хальбвакс М. Социальные рамки памяти / пер. с фр. и вступ. статья С.Н. Зенкина. М.: Новое издательство, 2007. 348 с.
5. Ассман А. Новое недовольство мемориальной культурой / пер. с нем. Б. Хлебников. М.: Новое литературное обозрение, 2016. 223 с.
6. Население Улан-Батора достигло 1,7 млн человек, принеся проблемы // MK Ulan-Bator [Электронный ресурс]. URL: https://ulan.mk.ru/social/2024/04/18/naselenie-ulanbatora-dostiglo-17-mln-chelovek-prinesya-problemy.html (дата обращения: 19.05.2025).
7. Статистикийн мэдээллийн нэгдсэн сан // National Statistics Office of Mongolia [Электронный ресурс]. URL: https://www.nso.mn/mn (дата обращения: 19.05.2025).
8. Михалев А.В. Современный Улан-Батор: на пути к мировому городу // Городские исследования и практики. 2016. Т. 1. № 2 (3). С. 24–33.
9. Яйленко Е.В., Уранчимэг Д. Парадоксы исторического сознания в монументальной скульптуре Улан-Батора. Об идеологической роли памятников в контексте «монгольского национального возрождения» XXI в. // Вестник Санкт-Петербургского университета. Искусствоведение. 2024. Т. 14. № 2. С. 363–381.
10. Myadar O. The City, Memory, and Ideology in Ulaanbaatar: Inscribing Memory and Ideology in Postsocialist Mongolia // The City as Power: Urban Space, Place and National Identity / ed. by A.C. Diener, J. Hagen. Lanham: Rowman & Littlefield, 2019. P. 57–71.
11. Щербанова Е.Е. Мемориальный комплекс Чингисхана как символ возрождения современной Монголии // Дневник Алтайской школы политических исследований № 39. Современная Россия и мир: альтернативы развития (Историко-культурное наследие и формирование имиджа региона): сборник научных статей / под ред. Ю.Г. Чернышова. Барнаул: Изд-во Алт. ун-та, 2023. С. 204–212.
12. Мөнхбаатар С. Сампилдондов Чулуун: «Чингис хаан» музей бол Монголын эзэнт гүрний түүхийн төв // Монцамэ. 11.04.2021. [Электронный ресурс]. URL: https://montsame.mn/mn/read/280157 (дата обращения: 19.05.2025).
13. Чингис хаан Үндэсний музей // Chinggis Khaan Museum [Электронный ресурс]. URL: https://chinggismuseum.com/ (дата обращения: 19.05.2025).
14. Чулуун С., Мунхцэцэг М. Роль культурного наследия в новом облике монгольской столицы // Вестник Университета Правительства Москвы. 2023. № 2. С. 26–30.
15. Кирчанов М.В. Политика памяти в Монголии в конце 2010-х – начале 2020-х гг.: участники, тематика и перспективы развития // Известия Восточного института. 2023. № 1. С. 131–146.