Богатова О.А. (г. Саранск). Визуальные репрезентации российской идентичности Крыма в политике памяти Севастополя и Симферополя

Препринт

Аннотация. Автор выявляет основные сквозные сюжеты визуальных нарративов о прошлом региона: оборона / освобождение Крыма, участие крымчан в войнах России, крымская автономия в российско-советском политическом и военном контексте, православное христианство в Крыму, присоединение Крыма к Российской империи, Крым как место памяти в истории элитарной русской культуры. Описываются особенности визуализации прошлого и структуры визуальных «мест памяти» (центральное и периферийное место, транзитная зона), основные изобразительные средства (памятники, названия улиц и площадей, уличные арт-объекты, мемориальные таблички, муралы, оформление элементов архитектурной среды) в открытых публичных (площади, магистральные улицы, парки), эксклюзивных публичных пространствах (музей, храм, книжный магазин). Анализируется пространственная взаимосвязь мнемонических элементов городской среды с функциями общественных пространств (площади возле зданий органов власти, зоны отдыха, транзитные пространства) и соотношение элементов историко-архитектурного наследия с вновь сооруженными объектами. Делаются выводы о циклической структуре визуального нарратива крымской политики памяти, соответствии основным установкам российской политики идентичности (полиэтничность и поликультурность в сочетании с русской и европейско-христианской культурной доминантой) и пилларизованном (плюралистическом) характере мнемонического поля.

Ключевые слова: историческая память, культурная память, политика памяти, российская идентичность, места памяти, мнемонические акторы, региональная идентичность, городской текст, региональные столицы, режимы памяти.

Bogatova O.A. (Saransk). Visual Representations of the Russian Identity of Crimea in the Memory Politics of Sevastopol and Simferopol

Abstract. The author identifies the main cross-cutting themes of visual narratives about the region’s past: the defense/liberation of Crimea, the participation of Crimeans in Russia’s wars, the Crimean autonomy in the Russian-Soviet political and military context, Orthodox Christianity in Crimea, the annexation of Crimea to the Russian Empire, and Crimea as a site of memory in the history of elite Russian culture. The article describes the features of visualizing the past and the structure of visual “memory places” (central and peripheral places, transit zones), as well as the main visual means (monuments, street and square names, street art objects, memorial plaques, murals, and architectural environment elements) in open public spaces (squares, main streets, and parks) and exclusive public spaces (museums, temples, and bookstores). The article analyzes the spatial relationship between the mnemonic elements of the urban environment and the functions of public spaces (squares near government buildings, recreational areas, and transit spaces), as well as the relationship between historical and architectural heritage elements and newly constructed objects. The article concludes that the visual narrative of the Crimean memory policy follows a cyclical structure, aligns with the main principles of Russian identity policy (multi-ethnicity and multiculturalism combined with a Russian and European-Christian cultural dominant), and has a pilled (pluralistic) character.

Keywords: historical memory, cultural memory, memory politics, Russian identity, sites of memory, mnemonic actors, regional identity, urban text, regional capitals, and memory regimes.

 

Цель работы – на основе анализа данных визуального наблюдения, предпринятого автором 5-10 октября 2024 г. в Севастополе и Симферополе, выявить основные стратегии публичной презентации истории Крыма как неотъемлемой части России. Задачи – охарактеризовать основные символические формы, семиотические коды и мнемонические режимы, используемые в процессе формирования и публичной презентации исторических аспектов российской идентичности и их связи с современностью в контексте политики памяти регионов Крыма. В качестве объектов наблюдения были выбраны наиболее значимые с точки зрения коллективной памяти общественные пространства, включающие магистральные улицы, парки, площади, монументы, музеи и другие символические объекты и элементы оформления.

«Сверхкод» визуально конструируемой идентичности обоих городов, интерпретируемый исходя их отмеченных Г. Тёрборном элементов (топонимы, городское планирование, архитектурные доминанты, художественные стили, монументы) [1, с. 31-34] предназначен для передачи основного сообщения об их идентификации в качестве форпостов России как страны, относящейся к европейской и христианской культуре. Это сообщение может рассматриваться в качестве «мифологичного» в соответствии со сформулированной Р. Бартом концепцией мифа как сообщения, натурализирующего (представляющего в качестве самоочевидного порядка вещей) какой-либо социальный порядок [2, с. 96].

В современных социальных науках культурные репрезентации исторического прошлого рассматриваются в качестве одного из системообразующих компонентов и факторов формирования идентичностей социальных общностей. К числу социальных механизмов, актуализирующих идентификационные функции образов прошлого, исследователи относят инфраструктуру коллективной памяти сообществ, включающую материальные объекты символического характера и ритуалы коммеморации.

В соответствии с процессо-реляционным подходом коллективная память рассматривается в качестве не статичного объекта, а процесса непрерывного формирования и изменения представлений и образов общего прошлого [3, с. 118], селективного памятования и забвения в соответствии с «рамочными» конструкциями – формальными и неформальными правилами, определяющими отбор исходного фактического материала в соответствии с ценностями социальных общностей разного масштаба, от семьи до национального государства [4, с. 30]. «Места памяти» – институты и другие символические, монументальные и ландшафтные объекты, служащие целям сохранения и трансляции коллективной памяти – также выполняют функцию формирования общей идентичности. Значимость «мест памяти», связанных с экспертным знанием («перепись, карта, музей» [5, с. 267]) и художественными репрезентациями прошлого (памятники [5, с. 51], для ее конструирования в контексте национального государства подчеркивал, например, Б. Андерсон.

Эти конструкции, используемые в качестве «орудия, которым пользуется коллективная память для воссоздания таких образов прошлого, какие в данный период согласны с господствующими идеями данного общества» [6, с. 30], могут трансформироваться посредством реинтерпретации исторических нарративов, образующих поле диалога «между прошлым и современностью» [7, с. 9] в зависимости от их оценки с точки зрения современных мнемонических акторов.

Предметом нашего исследования является интеграция репрезентаций исторических аспектов российской государственно-гражданской идентичности в городскую визуальную среду региональных административных центров крымских субъектов Российской Федерации – столицы Республики Крым Симферополя и города федерального значения Севастополя. Специфика городских общественных пространств как места визуализации «памяти города» и одновременно национальной памяти заключается в их обозримости и доступности, которые делают его, с точки зрения мнемонических акторов, привлекательной сценой с точки зрения использования именно наглядных средств меморизации.

В современной социальной урбанистике существует определенный консенсус в отношении функций и символических форм городского архитектурного и визуального текста, связанных с производством социальных смыслов. Визуальный городской текст рассматривается в качестве репрезентации власти как формы ее публичной демонстрации, внушающей уважение к действующему политическому режиму и одновременно задающей «рамки идентичностям, мыслям, убеждениям, воспоминаниям, надеждам и устремлениям своих граждан» [1, с. 22] при помощи таких средств, как монументальность, топонимика, архитектурная планировка, художественные стили. С точки зрения социологии города А. Лефевра, символические и мемориальные объекты представляют собой один из механизмов «производства пространства» как превращения физического пространства в социальное, создавая «пространство репрезентаций» [7, с. 56], своим присутствием в нём создавая представление об основательности действующего социального и политического порядка и передавая визуальное послание о его устойчивости и долговечности: «Пространственная практика преодолевает ограниченность других «практик означивания», других искусств, в том числе так называемых литературных текстов; наступает консенсус, полное и глубокое согласие» [7, с. 220].

Однако городская мемориальная инфраструктура может рассматриваться не только в контексте официальной символической политики, включая политику памяти, но и как отражение локального опыта и памяти местного сообщества и, следовательно, изучаться методами социальной антропологии, включая наблюдение и фотодокументирование. В контексте антропологии города выделяются такие компоненты городского пространства, как образ, идентичность и социальная структура сообщества [8, с. 79], а также городской «миф» как совокупность устойчивых и взаимосвязанных представлений о назначении города, обращенных в прошлое, к его происхождению [9].

Наблюдение городских «мест», т.е. функциональных общественных и приватных пространств, с использованием технологий визуальной антропологии, основывается на предположении о городской архитектурной среде как отражении культурных кодов сообществ [10, с. 204], которые могут быть декодированы. По утверждению А. Лефевра, «социально-политическая функция монументального произведения принадлежит к различным «системам» и «субсистемам», кодам и субкодам, из которых образуется и складывается данное общество. Функция эта выходит за рамки кодов и субкодов: это сверхкод, ибо он стремится к тотальному присутствию и тотальному освоению» [7, с. 219-220].

Методика визуального наблюдения включает систематическое описание и съемку ландшафтов и объектов с последующим семиотическим анализом и используется в процессе наблюдения как в общедоступных публичных пространствах, так и в пространствах с ограниченным доступом, также участвующих в процессе культурного производства смыслов (музеи, театры и т.д.) [7, с. 216-217]. В качестве источника данных о смыслах и изменениях в символической среде Симферополя и Севастополя использовались локальные вербальные тексты – рассказы экскурсоводов, публикации в интернет-изданиях, путеводителях.

«Сверхкод» российской идентичности как преимущественно европейской и христианской остается практически неизменным с эпохи присоединения Крыма к Российской империи, способствовавшего основанию Севастополя как города и военно-морской базы, переименованию и реконструкции Симферополя (Ак-Мечети), развивавшегося в качестве российского административного центра регионального значения. В то же время можно говорить о наличии нескольких стратегий его формирования и разнообразии выразительных средств, дифференцированном в соответствии с используемыми ими символическими кодами – сакральным, светским цивилизационным и военно-патриотическим, – и регионального субкода, используемого для репрезентации культурного многообразия в российском контексте, с одной стороны, и региональном – с другой. Если сверхкод конструирует темпоральность истории Крыма от античности до постсоветской России, то региональный субкод позволяет интерпретировать современное культурное многообразие в контексте российской идентичности.

Можно отметить такие его особенности, как структурное усложнение в процессе неоднократного изменения государственной принадлежности региона и сопротивление попыткам навязать какую-либо единую культурную идентификацию, включая политическую культуру. Так, на появление в различных городах и районах Крыма памятников жертвам депортации крымских татар Севастополь отреагировал в 2008 г. открытием памятника жертвам депортации народов Крыма (немцам, крымским татарам, грекам, болгарам и армянам) с надписями на пяти языках; в Симферополе в 2000-е гг. городским советом по инициативе разных групп общественности были приняты решения о восстановлении памятника Екатерине II и установке памятника лётчику, дважды Герою  Советского Союза Амет-Хан Султану, реализованные уже после воссоединения с Россией. Современная символическая политика Республики Крым и Севастополя реализует общероссийские идеи поддержки полиэтничности и поликультурости региона в сочетании с российской государственно-гражданской идентичностью. Так, Симферопольское книжное издательство публикует романы П. и Г. Кесемджи из различных эпох истории Тавриды, сборник «Сказки народов Крыма для детей» (2023), включающий, помимо всего прочего, эстонскую, мордовскую и коми сказку и т.п.

Агентами политики идентичности в обоих городах остаются, наряду с публичной властью, различные группы общественников и НКО на фоне возрастания роли органов государственной власти Российской Федерации, которые, тем не менее, выполняют функцию не только «заказа на спрос» [7, с. 124], но и посредников в реализации запросов других «заказчиков» и участников процесса коммеморации. Эти функции проявились, например, в установке новых символических объектов в явно контролируемых республиканскими властями общественных пространствах Симферополя: памятника Народному ополчению всех времен на ул. Гоголя, напротив Совета министров Республики Крым (2016) и арт-объекта «Время Крыма» – металлической карты России с обозначением границ и символикой всех субъектов Российской Федерации (2019). Если второй объект, очевидно, носит характер официальной репрезентации региональной идентичности Крыма в контексте российского многообразия, то первый, увековечивающий участников Крымской весны наряду с ополченцами Крымской и Великой Отечественной войн, то первый по крайней мере отчасти является саморепрезентацией роли гражданского общества и составляет параллель распространённым в Севастополе представлениям о Крымской весне как «третьей обороне» города.

Атрибутом символического городского текста обоих городов в контексте и реализации стратегий социальных акторов с различными интересами и представлениями о крымской идентичности и результатом неоднократного переименования, сноса, воссоздания и замены символических объектов является гетерогенность его смыслов. Памятники и другие символические объекты, сооруженные или восстановленные в различные эпохи, включают в себя элементы культурного и политического наследия, смыслы которых однозначны (например, дореволюционный железнодорожный вокзал в Симферополе, выполненный в архитектурном стиле, аналогичном архитектуре курортов Северного Кавказа и других городов юга России) либо допускают различную интерпретацию, но могут быть включены в региональный субкод (например, бульвар В.И. Ленина с памятником 1961 г., который может быть проинтерпретирован как напоминание о создателе Крымской АССР).

Топонимическая и монументальная составляющая визуального образа обоих городов отражает, с одной стороны, хронологическую последовательность эволюции самой концепции российской идентичности в Крыму (например, к числу объектов культурного наследия регионального значения в Симферополе в 2016 г. отнесена  Братская могила красногвардейцев, подпольщиков и партизан в Семинарском сквере вблизи ул. Героев Аджимушкая, с памятником, сооруженным в 1928 г. на месте памятника А.С. Пушкину), с другой стороны – скрытый конфликт интерпретаций: так, памятник святителю Луке Крымскому (Войно-Ясенецкому) был открыт в Симферополе в сентябре 2024 г. возле здания Медицинской академии им. С. И. Георгиевского, которое находится на бульваре Ленина; памятник «Сыновьям России, воевавшим в Гражданскую войну» в Карантинной бухте Севастополя, торжественно открытый в 2021 г., вызвал неоднозначную реакцию политизированной общественности.

Это сочетание позволяет охарактеризовать мнемонический режим городских текстов Крыма как «пилларизованный» (разделенный), характеризующийся обособленным сосуществованием мнемонических акторов с различными взглядами и не исключающий попыток компромисса и мнемонического примирения [11, с. 13]. На примере конкретных случаев коммеморации можно выделить по крайней мере три основные стратегии, используемые в этой ситуации официальными властями Севастополя, Симферополя и Республики Крым: а) достраивание крымской идентичности, включающей идеи преемственности по отношению к античному и раннехристианскому наследию, просвещения и созидания; б) формирование параллельного нарратива или частичную реинтерпретацию элементов конкурирующего нарратива; в) замену одного нарратива другим с использованием административного ресурса.

Первая стратегия была использована, например, в процессе восстановления дореволюционного памятника Екатерине II (2016 г.) вместе с историческим названием Екатерининского сквера, а также создании музейно-туристического комплекса «Новый Херсонес» в Севастополе с использованием всех трех основных символических  кодов: сакрального (Музей Христианства, Храм-парк и т.д.), светского цивилизационного (Музей Античности и Византии, Грифон-арена, Екатерининский парк со скульптурными портретами деятелей российской культуры, связанных с Крымом и р. Героон) и военно-патриотического, доминирующего в оформлении Музея истории Крыма и Новороссии. Внешние барельефы этого музея также читаются с использованием остальных кодов, так как содержат отсылку к преданиям о начале христианизации Крыма усилиями св. Андрея и св. Климента Римского, крещении Руси, визуальные репрезентации российских военных походов и прибытия в Крым Екатерины II в сопровождении российских полководцев и последнего крымского хана Шагин-Гирея в ознаменование мирной передачи суверенитета, Крымской весне и сооружении Крымского моста, образы которого в качестве символа созидания и прогресса воспроизводятся также в социальной рекламе и на мурале в центре Симферополя.

Вторая стратегия проявилась, например, в дискуссии вокруг места и концепции памятника Амет-Хан Султану на одноименной площади в Симферополе, впоследствии дополненного еще одним муралом на площади со слоганом «Родины славный сын», сфокусированным на преемственности идентичности «исторической России». Аналогичный случай демонстрирует визуальная пропаганда в городских общественных пространствах культа Святителя Луки Крымского (В.Ф. Войно-Ясенецкого), которому посвящен целый ряд мемориальных объектов в Симферополе, в том числе сквер, часовня, мемориальная доска, наконец, памятник на бульваре Ленина поблизости от Медицинской академии, открытый в октябре 2024 г. вместе с посвященной ему фотовыставкой. Представленный на ней рассказ о жизни В.Ф. Войно-Ясенецкого как уроженца Крыма, большая часть жизни которого прошла за пределами Украины, включает информацию о его работе в качестве военного хирурга и служении священника, не сломленного гонениями и стоявшего у истоков возрождения Симферопольской и Крымской епархии в послевоенный период, таким образом, также интегрирует три основных символических кода российской идентичности Крыма. Кроме того, этот случай демонстрирует предпочтения региональной политики памяти в отборе знаковых исторических личностей, символизирующих преемственность исторических эпох и государственных образований, под юрисдикцией которых находился Крым, своей деятельностью восполняющих темпоральные разрывы региональной идентичности. Аналогичная роль отводится в российском Крыму Амет-Хан Султану и добровольцу Е. П., чья биография представлена в Центральном музее Тавриды в Симферополе.

Третью стратегию демонстрируют мемориальный комплекс филиала Крымскотатарского музея культурно-исторического наследия в Симферополе на ст. Сирень «Путь возрождения народов Крыма» (2021) и памятный знак на бульваре Ленина, посвященный депортации крымских татар (2024), напоминающий о реабилитации репрессированных народов Крыма в Указе Президента Российской Федерации В.В. Путина от 21 апреля 2014 г. Сооружение обоих этих объектов представляет собой относительно редкий случай прямой дискурсивной «интервенции гегемонии» российских властей с целью нейтрализовать антагонистический дискурс о виктимизации геноцида крымских татар, в той или иной степени присутствующий в ряде памятников, сооруженных в разных городах и районах Крыма, а также Украины. Антагонизм в последнем случае определяется на основе установки памятного знака вместо закладного камня 1994 г. с надписью: «На этом месте будет воздвигнут памятник жертвам геноцида крымских татар», неоднократно подвергавшийся вандализму.

Символические визуальные формы, используемые в процессе реализации этих стратегий идентичности, не ограничиваются памятниками, топонимами и музейными экспозициями, включая уже упомянутые арт-объекты и муралы, расположенные на центральных и магистральных улицах и перекрестках, а также элементы оформления прихрамовых территорий и общественных пространств парков (бульвар Ленина, Екатерининский и детский парки и т.д.), реконструируемые в последние годы в соответствии с принципами социальной урбанистики для привлечения большего количества отдыхающих.

Символический городской текст на этих территориях декодируется при помощи трех основных типов кодов: сакрального, напоминающего о связи Крыма с Россией через отсылку к крещению Св. Владимира и включающего, например, символическую легитимацию российского суверенитета через памятники святым (св. Луке Крымскому, св. Александру Невскому возле кафедрального Александро-Невского собора), и светского цивилизационного, определяющего Крым как территорию русской культуры и представленного, например, аллеей деятелей культуры в Новом Херсонесе, мраморным парковым фонтаном со стихами А.С. Пушкина и т.д., а также военно-патриотического кода, имеющего крайне важное значение в обоих региональных городах.

Военно-патриотический код доминирует в репрезентациях истории Севастополя как основной базы российского Черноморского флота с момента его основания в 1783 г. и до начала специальной военной операции на Украине. Сформированный на его основе целостный исторический нарратив о городе-герое и защитнике России продолжает выполнять свои функции по настоящее время, подчеркивая символическую ценность Севастополя как места, не меньшую по сравнению с ценностью оставшейся на его территории военной инфраструктуры. Этот нарратив основан на целом ряде мемориальных объектов, сконцентрированных в историческом центре города, начиная с первого военного памятника А.И. Казарскому и экипажу брига «Меркурий» (1834 г.), адмиралу П.С. Нахимову (1898 г.), затопленным кораблям Черноморского флота (1905 г.) и Мемориал обороны Севастополя в1941-1942 гг. (1967 г.) на площади Нахимова, либо обозримых из него (Свято-Никольский храм на мемориальном кладбище участников Крымской войны, Обелиск в честь города-героя Севастополя («Штык и парус»), Памятник матросу и солдату и т.д.). Центральное место в этой мемориальной инфраструктуре занимают памятники Второй обороне Севастополя, сооруженные в период с 1967 по 2007 гг., в том числе мемориал на площади Нахимова, ставший центром общественной жизни города и событий Крымской весны, получившей неофициальное название «третьей обороны Севастополя». Опосредованно символический субкод Великой Отечественной войны (Вечный огонь, образы Родины-Матери и скорбящих военнослужащих) повлиял и на образность мемориала, никак с нею не связанного – «Сыновьям России, воевавшим в Гражданскую войну».

Нарратив о Великой Отечественной войне как героической борьбе, жертвах и освобождении занял центральное место и в мемориальной инфраструктуре Симферополя, начиная с установленного в 1944 г. подлинного танка-памятника освободителям Симферополя и сквера Победы, к которому впоследствии добавились музейные экспозиции, мемориал «Героям Аджимушкая» и улица Героев Аджимушкая, мемориал на месте концлагеря «Красный», мемориальный комплекс «Вечный огонь», образующие военно-патриотический комплекс, в который интегрируются более поздние памятники воинам, погибшим в Афганистане, ополченцам и т.д.

Этот нарратив функционирует не только в общедоступно городской среде, но и в пространствах с ограниченным доступом, которое представляют собой музеи, интересные также в аспекте пространственного ранжирования экспонатов. В условиях ограниченной площади экспозиции музейные предметы могут размещаться как непосредственно в залах, так и на обозримых для посетителей, но периферийных и маргинальных по отношению к ним территориях – в коридоре, вестибюле, во дворе и т.д. Показателен с точки зрения визуализации российской идентичности Центральный музей Тавриды – республиканский краеведческий музей в Симферополе. Экспозиция, размещенная в исторических залах музея, транслирует традиционный отечественный нарратив о вкладе различных цивилизаций и народов в развитие Крыма, о присоединении Крымского ханства к России и обороне полуострова в период Крымской войны, в то время как западные карты Крымского ханства и Кубани в составе Османской империи вынесены в транзитную зону, в коридор.

Аналогичный контраст характеризует и экспозицию, посвященную советскому и постсоветскому периодам истории Крыма: залы, где экспонируются портреты участников Великой отечественной войны, оружие, включая немецкие авиабомбы и кассетные снаряды, листовки немецко-румынских оккупантов и материалы об их зверствах в отношении мирного населения, соседствуют с залом, посвященным СВО, также представляющим целостный исторический нарратив в виде биографии одного из участников – уроженца Крыма Евгения Оксиненко, погибшего в 2023 г. в возрасте двадцати лет, включающий его фотографию, документы, книгу журналиста А. Гаспаряна «Россия в огне Гражданской войны» из личного рюкзака, осколки ракеты “HIMARS” с места его гибели. В периферийной же части экспозиции – внутреннем дворике – рядом с выставкой этнографических фотографий и надгробных камней из запасников – выставлен поврежденный украинский беспилотник самолетного типа.

Таким образом, в данном случае военно-патриотический нарратив дает возможность сформировать работающую модель глорификации участников СВО по аналогии с Великой Отечественной войной. Республиканский краеведческий музей, как и публичные городские пространства, продолжает транслировать эмоциональное послание о Крыме как форпосте России и героической защите Родины, основанное на нарративе о Великой Отечественной войне.

В заключение можно охарактеризовать городской визуальный текст центральных городов крымских регионов России как целостный, основанный на включении в современную политику идентичности как дореволюционного имперского исторического нарратива и культурного наследия, так и советского военно-патриотического нарратива и основанной на нем инфраструктуры памяти с использованием целого ряда символических кодов, включая сакральные, светские цивилизационные и военно-патриотические. В персональном аспекте политики памяти предпочтение отдается дискурсам и знаковым личностям, демонстрирующим примирение и преемственность различных типов гражданско-государственных вариантов идентичности уроженцев Крыма, обусловливая возможность их публичной презентации в качестве темпоральных вариантов российской идентичности. Несмотря на плюралистический характер регионального мнемонического поля, в нем доминирует историческая концепция российской идентичности в качестве наиболее обеспеченной символическими и институциональными ресурсами.

Библиографический список

1. Тёрборн Й. Города власти. Город, нация, народ, глобальность. М.: Изд. дом Высшей школы экономики, 2020. 472 с.
2. Барт Р. Избранные работы: Семиотика: Поэтика. М.: Прогресс, 1989. 616 с.
3. Olick J.K. The Politics of Regret: on Collective Memory and Historical Responsibility. New York: Routledge, 2007. 229 p.
4. Хальбвакс М. Социальные рамки памяти. М.: Новое издательство, 2007. 348 с.
5. Андерсон Б. Воображаемые сообщества. Размышления об истоках и распространении национализма. М.: Кучково поле, 2016. 416 с.
6. HistoriCity: городские исследования и история современности. М.: Новое литературное обозрение, 2024. 456 с.
7. Лефевр Α. Производство пространства. М.: Strelka Press, 2015. 432 с.
8. Шабаев Ю.П., Ткаченко М.Р. Антропология города и социология города: учебное пособие для вузов. М.: Юрайт; Сыктывкар: Издательство СГУ имени Питирима Сорокина, 2024. 93 с.
9. Власова Т.А., Обухов К.Н. В поисках «ижевского мифа»: символическое пространство города как ресурс развития территорий // Журнал социологии и социальной антропологии. 2021. Т. 24. № 4. С. 196–220.
10. Эммисон М., Смит Ф., Мэйалл М. Исследование визуального. Теории и практика визуальной социологии. Б.м.: Гуманитарный Центр, 2023. 336 с.
11. Bernhard M., Kubik J. (eds.) Twenty Years after Communism. The Politics of Memory and Commemoration. Oxford: Oxford Scholarship Online, 2014. 362 p.