Богумил Т.А. (г. Барнаул). Образ Барнаула в общесибирской урбанистической парадигме

Препринт

Аннотация. В статье обозначена специфика филологического подхода к изучению образа города в историко-культурной перспективе. Перечислены сложившиеся в культурологической мысли классификации городов. Подчеркнута необходимость выявления уникальных черт конкретного города в контексте универсальной (сибирской) урбанистической парадигмы. Города-фронтиры метафорически обозначались как окно, ворота, ключ к зарубежному пространству. Со временем статус приграничного города сменялся статусом столицы региона или провинциального захолустья. Художественные модели сибирских городов тяготеют к Петербургскому тексту и мифу. В работе предложена модель описания Барнаула с учетом истории его возникновения и развития, реальной и поэтической этимологии названия, выявления семантически насыщенных пространственных доминант. Мессианская идея избранности («Барнаул – столица мира») компенсирует разочарование местных жителей от исчерпанности Золотого века города (центр горнодобывающего края в XVIII–XIX вв.). Контрастом светлому будущему и славному / ужасному прошлому выступает современная провинциальность. Локальная самоидентичность выстраивается с опорой на знаковые события и лица города.

Ключевые слова: локальный текст, геопоэтика, мифопоэтика, образ города, Сибирский текст, Алтайский текст, Барнаул.

Bogumil T.A. (Barnaul). The Image of Barnaul in the All-Siberian Urban Paradigm

Abstract. The article outlines the specifics of the philological approach to studying the image of the city in the historical and cultural perspective. The classifications of cities established in cultural thought are listed. The need to identify the unique features of a particular city in the context of the universal (Siberian) urban paradigm is emphasized. Frontier cities were metaphorically designated as a window, a gate, a key to foreign space. Over time, the status of a border city was replaced by the status of a regional capital or a provincial backwater. Artistic models of Siberian cities gravitate towards the St. Petersburg text and myth. The work proposes a model for describing Barnaul taking into account the history of its origin and development, the real and poetic etymology of the name, and the identification of semantically rich spatial dominants. The messianic idea of ​​​​being chosen («Barnaul is the capital of the world») compensates for the disappointment of local residents from the exhaustion of the city’s Golden Age (the center of the mining region in the 18th-19th centuries). The contrast between the bright future and the glorious/horrible past is modern provincialism. Local self-identity is built on the basis of significant events and city faces.

Keywords: local text, geopoetics, mythopoetics, image of the city, Siberian text, Altai text, Barnaul.

 

Данная статья представляет собой авторскую редакцию фрагментов монографии «Геопоэтика Алтая в русской литературе XX – начала XXI вв.» [1].

Базисом для формирования локального имиджа, как известно, является культурно-историческое наследие данного места. Индекс историко-культурного наследия, разработанный Ю.Г. Чернышовым и А.Д.  Дерендяевой для оценки имиджевого потенциала региона, включает в себя, в частности, следующие параметры: официальные символы, исторические события, историко-культурные места, знаковые фигуры, праздничную культуру, произведения искусства [2, с.17]. Филологический подход позволяет иначе расставить акценты, сместив их с фактологической на текстовую составляющую объекта исследования. Не названное – не существует, ускользает от взгляда наблюдателя. Для лингвиста информативной является область ономастики: топонимы (букв. «имя места») и прагматонимы (коммерческое имя, торговая марка), а также медиасфера. Анализ языковых средств позволяет раскрыть механизмы создания вербального образа территории. Способ описания реалии, особенно многократно повторенный, тиражированный, ставший концептом, определяет существование этой реалии в ментальном пространстве. Для литературоведа же на первый план выходит «образ мира, в слове явленный» (Б. Пастернак). Индивидуально-авторская картина мира (города, региона, etc.) варьирует лексико-семантические универсалии, возникшие генетически (историко-литературная традиция, интертекст) и типологически (общекультурная и общечеловеческая матрица, инвариант, архетип).

Истоки семиотического изучения города в русской научной мысли восходят к градоведческим изысканиям И.М. Гревса и Н.П. Анциферова. Наблюдения ученых легли в основу теории городского сверхтекста в трудах представителей тартуско-московской школы. Сформулированная В.Н. Топоровым модель Петербургского текста определяла его генезис – антитетичное мифологическое ядро, вырастающее из эмпирически постигаемой данности места; природу – «синтетический сверхтекст»; способ существования – варианты, восходящие к единому инварианту; маркеры  – «словарь», «языковую и предметно-качественную парадигму» [3, с. 275-280]. Гуманитариями разработаны следующие типологии городов: стихийный (план = ствол дерева в разрезе) и регулярный (план = правильные линии, проспекты) [4, с. 25]; концентрический и эксцентрический [5, с. 320-334], «дева» (Иерусалим) и «блудница» (Вавилон) [6, c. 121-132], «женский» и «мужской» [7] и пр. И.И. Кобзевым предложено понятие «градосфера», обозначены варианты базовой для русской культуры градооппозиции, восходящей к природному противопоставлению «вода / гора», «хлябь / твердь». Первый полюс занимает дольняя, эсхатологическая, западная, мужская, рациональная, торгово-индустриальная «Петросфера». Второй – горняя, генетическая, восточная, эмоциональная, аграрная «Москвосфера». Градосфера провинциальной России может толковаться через тяготение к тому или иному полюсу [8].

Методология данного исследования базируется на синтезе культурно-семиотической и культурно-исторической стратегий изучения города, учитывается опыт геокультурного (В.Г. Щукин, О.А. Лавренова, Д.Н. Замятин) и геопоэтического подходов к исследованию пространственной образности. В геопоэтике символический «образ территории как единого целого» формируется, «когда территория, ландшафт … становятся предметами эстетической и философской рефлексии» [9, с. 54]. Данный подход на ином научном уровне возвращает к идеям Н.П. Анциферова о том, что только художнику слова «наиболее доступно целостное видение города, которое может привести к уяснению его идеи» [4, c. 46].

Общесибирская парадигма. Расцвет отечественной литературной регионалистики на рубеже XX–XXI вв. ознаменовался, в том числе, появлением работ филологов и культурологов о городских мифах и текстах Сибири. На основании анализа художественных произведений были намечены семантические модели Барнаула, Новокузнецка, Томска, Красноярска, Тюмени, Новосибирска, Тобольска, Якутска, Иркутска и др. Ретроспективный взгляд на возникновение этих образов позволил укоренить современные характеристики сибирских городов в трудах Г.Н. Потанина. Многие из формулировок лидера областнического движения стали или могли бы стать определяющими для имиджевой стратегии региональных столиц, например: Иркутск – «сибирские “Афины”», Томск – «умственная столица Сибири», Тобольск – «”матерь” сибирских городов» и «сибирский Киев», Барнаул – «уголок Петербурга», Бийск и Минусинск – для монголов «“окна в Европу”» [10, c. 241-256].

В целом, образ города определяется именем, пространством, историей существования. Мощным семантическим потенциалом обладают следующие события: основание города, замена исконного автохтонного города новым русским, упадок/исчезновение некогда успешного богатого поселения, появление новой функции города, которая дает ему очередной импульс для развития. Города Сибири занимают особое место среди русских городов, что связано как с особенностями региона, так и со спецификой становления и функционирования поселений. Номинация сибирских городов, как правило, связана с местом их основания: с гидронимами, этнонимами, аборигенными топонимами.

Ранние русские поселения в Сибири в основном были фронтирными («мужской» город эксцентрического типа регулярной застройки), что обнаруживает семантическую перекличку сибирских городов с «Петросферой». Метафоры, используемые при описании пограничных городов, типичны. В краеведческих, научных, художественных текстах распространены образы ключа, окна, ворот, символизирующие двоякую функциональность локуса границы – барьерную и контактную. Например: Верхнеудинск (совр. Улан-Удэ) – «оной город почитаетца ключ Даурския провинции» (И. Идес, рубеж XVII–XVIII вв.); «Верхотурье – ключ к Сибири» (И.Е. Фишер, XVIII в.); Тюмень – «ворота в Сибирь» (Н.Д. Телешов, конец XIX в.). В современных медиатекстах, особенно рекламно-туристического характера, «общим местом» являются формулировки, акцентирующие историческую роль городов: «Томск (Тюмень, Тобольск, Иркутск) – окно (ворота) в Сибирь (Азию, Европу)».

Подобно всем поселениям «эксцентрического» типа, расположенным «на краю» культурной ойкумены, для городов Сибири актуальна оппозиция «природа / культура», семантика которой была описана Ю.М. Лотманом на примере Петербурга, возведенного «вопреки Природе» [5, c. 321]. Наводнения и заболоченность были постоянными спутниками ранних сибирских городов, как и пожары, губительные для деревянных строений. Естественно, эсхатологическая мифология поселений формировалась с оглядкой на наиболее вероятные бедствия.

Фронтирные сибирские города с расширением территории страны утрачивали свою рубежную локацию и семантику. На первый план могла выйти идея центра. Так, на статус столицы Сибири в разное время претендовали Тобольск, Тюмень, Омск, Красноярск, Томск, Новосибирск. Другие города провинциализировались. К концу XVIII в. внешний облик большинства сибирских городов изменился согласно европеизированным столичным стандартам перепланировки. В литературе эти изменения обыгрывались, с одной стороны, утверждением подобия сибирского города европейскому или столичному. С другой стороны, подчеркивались отличия неизменно отстающего от центра и Европы провинциального города, тщетно и зачастую комически подражающего столице.

Решающим фактором взлета и падения города является его расположение на торгово-транспортной артерии. Наиболее выигрышным было место на перекрестке водных и наземных направлений. С середины XVIII в. главным сухопутным маршрутом из европейской России через Сибирь в Китай стал Московско-Сибирский тракт, обустройство которого закончилось к середине XIX в. Важнейшими торговыми центрами были расположенные вдоль тракта Тюмень, Томск, Красноярск, Иркутск. Возросшие к концу XIX в. транспортные потребности российской экономики привели к сооружению в 1891-1916-х гг. Великого Сибирского пути – Транссибирской железнодорожной магистрали [11]. Смещение генеральной дороги привело к снижению роли областных центров у ряда городов (Тобольск, Барнаул) и дальнейшему возвышению тех поселений, что находились в непосредственной близости к железной дороге (Иркутск, Красноярск, Новосибирск, Омск, Тюмень, Чита) [12, c. 409].

В середине ХХ в. многие исторические города Сибири получили «второе дыхание» в результате развития промышленности в СССР. Современный город, как правило, неоднороден в плане застройки, функционала и семантического ореола районов. Наличие исторического центра – «старого города», а также мемориальных мест, связанных со значимыми моментами прошлого (человека, социума), моделирует урбанистическое пространство как культурный палимпсест.

Образ Барнаула. Горнозаводской поселок Барнаул был основан на месте впадения реки Барнаулки в Обь в 1739 г. по велению уральского горнопромышленника А.Н. Демидова (официальная дата основания города – 1730 г., однако историки убедительно настаивают на правомерности более поздней даты) [13, c. 136-138]. В 1848 г. город стал промышленно-металлургическим и административным центром Колывано-Воскресенского горного округа. Барнаул представлял собой совершенно новый, индустриальный тип сибирского города, построенного по образцу уральских горнозаводских городов. Выросшие из заводских поселков «горные» города изначально отличались более организованной застройкой, планировкой улиц и площадей, а также жесткой регламентацией административной, хозяйственной, общественной жизни. Естественно, данный аспект фиксировался писателями (см. в романе Л.П. Блюммера «На Алтае» (1885) главу о Багуле/Барнауле). В этом смысле и уральские, и алтайские горнозаводские города восходят не к модели Москвы, разраставшейся стихийно-природным образом по принципу дерева – кольцами, а к модели Петербурга. Правильные параллельно-перпендикулярные линии, открытость пространства, классицистическая архитектура центральных площадей и улиц – вот первоначальный вид города. «Уголок Петербурга» и «Сибирские Афины» – такую характеристику давали Барнаулу путешественники П.И. Небольсин, П.П. Семенов-Тян-Шанский, Г.Н. Потанин и др. Стоит отметить, что такие лестные сравнения встречаются также в связи с Иркутском и Томском.

В общих чертах Барнаульский миф аналогичен Петербургскому. Важно указать на «болотистое» основание Барнаула (один из переводов гидронима – «мутная вода») и на изначально рациональное строительство города по плану, что мыслится как акт преодоления человеком стихии. Барнаул, как и Северная столица, имеет свой эсхатологический миф о потопе и пожаре, связанный с именем основателя города (Акинфий Демидов = Петр I) и темой «города на крови», которому «пусту быть». Напомним, что в Барнауле бытовала легенда о «проклятии» города его основателем А.Н. Демидовым. Данное обстоятельство объясняло многочисленные наводнения, пожар 1917 г. и другие катастрофичные события. Комментируя письма А.А. Блока кузенам, проживающим в Барнауле, исследователи пишут: «И Петербург, и Барнаул – города, провоцирующие у их жителей раздвоение сознания, надстраивающие над реальным миром мир фантомов. Но если прекрасная архитектура Петербурга порождает кошмарные призраки, то грязные и некрасивые улицы Барнаула, напротив, принуждают человека бежать от них в мечту» [14, c. 191]. Барнаул – своего рода алтайский Петербург, но в сниженном, травестированном варианте, что, впрочем, не отменяет имперских замашек барнаульцев быть «пупом» Евразии, точкой перехода в иные реальности.

Имя. В противовес западному, рациональному началу, изначально насаждаемому в плане города, проступала «азиатская» окраска топонима. В слове «Барнаул» неискушенному лингвистическими познаниями человеку до сих пор видится метатеза «аул Барна». Развивая народную этимологию, поэт Л.С. Мерзликин обозначил существенную для образа города оппозицию Запада и Востока:

Отгостил ты месяц в Барнеаполе,

Так зову я город Барнаул,

Мало мы деньжат тебе накапали,

Но пойми: ведь это же аул («Борода») [15, c. 102].

Долгое время полагали, что топоним означает «хорошее пастбище», «хорошее кочевье». Неверная трактовка названия города во многом спровоцировала его отождествление с провинциальностью, темнотой, дикостью [14, c. 196]. Реальная этимологии совершенно иная. Томский ученый А.П. Дульзон возводил происхождение гидронима к тюркским корням «боро» («волк») и «ул» («река»). Соответственно, название переводится как «волчья река» или «волчье озеро», что небезосновательно ввиду лесных истоков реки, где в самом деле водилось много волков. Подобное прочтение привносит в образ города семантику дикости и воли, подключает мифологию города к древним языческим представлениям автохтонов Алтая о волке-первопредке, тотемном животном. Самой доказательной выглядит версия известного исследователя истории и этнографии Сибири профессора А.П. Уманского, который полагал базовыми телеутские корни «по-ронгы» («мутная вода») и «ул» («река»), т.е. «мутная река». Действительно, воды Барнаулки окрашены в чайно-желтый цвет, что объясняется наличием органических и минеральных веществ, полученных при протекании через бор [13, c. 82-90].

Процесс семиотизации более активен в отношении незнакомого слова. Непонимание этимологии провоцирует рост фонетических и иных ассоциаций. Поэтому самые интересные трактовки имени города были предложены приезжими писателями. Например, в песне В.С. Высоцкого «Летела жизнь» (1977 г.) возникла рифма «Барнаул – караул», характеризующая город как маргинальный локус конфликтов и криминала [16, c. 135-136]. Эта рифма повторилась в стихотворении А.А.  Вознесенского «Барнаульская булла» (1989 г.). Во время поэзоконцерта в ДК Моторостроителей литературная группа «ЭРА» (Эпицентр Российского Авангарда) провозгласила А.А. Вознесенского «Папой российского авангарда» [17, c. 293-296.]. «Булла» может считаться апофеозом параграмматических игр с астионимом, транслируя следующие смыслы: «…дикость, агрессивность (“а то б пырнули”), святость (“Афонград?”), аграрность (центр сельскохозяйственного края: “АГРАГРАД”), соотнесенность с фольклорным “тридевятым царством”, на пороге которого сказочный герой встречается с бабой Ягой (“Бабьягад?”), и с рериховскими Гималаями (“В вас проступают Гималаи”, “к вам Рерих / шел по струящемуся плато”)» [14, c. 96]. Добавим, что звуковой комплекс слова «Барнаул» увязывается поэтом одновременно с бескультурьем («варвар» = удвоенное «бар»), и культурой – авангардистом Дырбулщил А.Е. Крученых и символистом К.Д. Бальмонтом; телесным низом («кассет порнобаул») и духовной высью – горой Белухой. Создаваемая на основе паронимической аттракции поэтическая реальность мыслится пространством контрастов, благословимым и благословляющим.

Рифма «Барнаул – выборы на ул.» в стихотворении Вознесенского не только затрагивает злободневную для эпохи перестройки тему голосования, но и обозначает ситуацию экзистенциального выбора, приуроченную именно к Барнаулу: «Колокол, по ком?». Не случайно избрание А.А. Вознесенского «Папой русского авангарда» включено в контекст религиозных и политических преследований (от Аввакума и Ф.М. Достоевского до В. Гавела), упомянута легендарная барнаульская арка, на стенах которой репрессированные выцарапали свои имена в ожидании казни [18, c. 59–60].

Другая популярная у местных поэтов рифма, обыгрывающая имя города, «Барнаул – Стамбул». Как известно, Стамбул – это в прошлом Константинополь, второй Рим. В «Папской булле» Вознесенского судьба Барнаула прямо противоположна истории Константинополя, который пал и стал столицей Востока. Барнаул же преодолевает свою «азиатчину» и имеет потенциал стать последней и окончательной после Москвы столицей западного мира:

По предчувствиям моим

Барнаул – четвертый Рим.

Аминь.

Пятому не бывать [18, c. 64].

Широко известен среди горожан слоган «Барнаул – столица мира». Его придумал Сергей Лазорин, барнаульский рок-музыкант, лидер группы «Девять», одноименный альбом которой вышел в 1987 г. Одна из песен альбома начиналась так: «Говорит “Радио-Барнаул”. Барнаул – Столица Мира». Лазорин стал прототипом персонажа фантастической повести С.М. Орехова «Барнаул – столица мира». В ней акцентированы географическое положение города в центре Евразийского материка и чаянья горожан: быть провинциальному Барнаулу духовным центром планеты.

Исторические доминантные точки. Каждый город обладает «метафизической аурой», высокая степень ее выраженности обеспечивает способность пространства стимулировать появление текстов о себе, превращать материальное в знаковое. Индивидуальный образ города создается совокупностью только ему присущих «доминантных точек», формирующих подобие «образного каркаса» места [7]. Краеугольные смыслы каждого города лежат в зонах пересечения пространств, времен, культур: это мосты и дороги, музеи и библиотеки, городские монументы, театры, университеты, вокзалы, аэропорты и пр. [19, c. 17-31].

Остановимся на одной из исторически важных доминантных точек – ныне не существующем, но отраженном в художественной литературе пруде. Обязательными элементами ландшафта горнозаводского поселения были плотина и пруд. Плотина и пруд оказались пространством, где совершались величайшие открытия, и местом разбитых надежд на лучшую жизнь, гибельным локусом. Многое, столь опрометчиво признанное ничтожным, «навек и невозвратно» унесли с собой воды исчезнувшего пруда. В результате реально существующая доминантная точка перешла в разряд фиктивных, реконструируемых разного рода краеведческими практиками (экскурсия, исторический и художественный дискурс).

В произведениях современных прозаиков городской пруд как бы распространяет вокруг себя ауру небытия, оказывается апокалиптическим локусом. К примеру, в романе С.К. Данилова «Барнаул-517» (2021 г.) о пожаре 2 мая 1917 г., когда Барнаул был практически стерт с лица земли, деструктивные силы сконцентрированы в особняке на берегу пруда. По альтернативной версии истории, предлагаемой автором романа, пожар произошел не случайно. Это была запланированная акция революционных сил, выполненная руками завербованных немецких диверсантов. Символика барнаульской катастрофы прозрачна: «пожар революции» из провинциального центра раздувается на всю империю [20, c. 114].

Так реальный объект городского ландшафта – пруд – сначала символизировал горнозаводское прошлое города, а после исчезновения стал аккумулировать вокруг себя фиктивное пространство и время – альтернативную историю.

Мистические доминантные точки. Барнаул был построен на перекрестке ввозных путей: месте впадения реки Барнаулки в Обь. С древнейших времен перекресток – символ выбора, в том числе между жизнью и смертью, а также точка перехода из одного пространства в другое. В мифах перекресток наделяется полярными значениями: священным либо прокля́тым. Во многих культурах перекресток – место встречи с трансцендентными силами (богами, духами, мертвыми). В этом контексте особо значимым выглядит то, что именно в Барнауле диагностировали эпилепсию у Ф.М. Достоевского, смертельно отравился известный ученый и патриот Сибири Н.М. Ядринцев, умер поэт В.Г. Шершеневич. Здесь был расстрелян репрессированный отец В.М. Шукшина, поэтому в творчестве писателя город либо «выпадает» из художественного мира, либо наделен негативными смыслами «тюрьма», «смерть», «неудача» [21, c.101-103]. Символично, что единственное возвышение города – «гора» у слияния рек – в конце XVIII в. стало месторасположением кладбища (вокруг Иоанно-Предтеченской церкви). В 1920–1930-е гг. после разрушения храма и почти полного уничтожения погоста на горе стал формироваться парк культуры и отдыха. Данный этап отразился в романе В.Я. Зазубрина «Горы» (1933): «В городе мертвые владели лучшим парком. В праздник на кладбище поэтому – нашествие нарядных толп» [22, с. 29].

В произведениях трех барнаульских авторов (повести С.М. Орехова «Барнаул – Столица Мира» (1989 г.), романах А.В. Коробейщикова «Иту-Тай. Путь свободного волка» (2010 г.) и В.Н. Токмакова «Сбор трюфелей накануне Конца света» (2014 г.)) с разной степенью прямолинейности раскрывается роль Барнаула как одного из сакральных центров планеты, т.к. город стоит почти в середине Евразии. «Осевыми» пространствами, связующими сферы мироздания, являются Нагорное кладбище (ВДНХ), церковь, музей, гостиница, старый особняк на окраине города. Системные совпадения ключевых мест города в трех произведениях могут быть объяснены не только генетическими, но и типологическими связями. Все отмеченные локусы наделены в культуре тождественной функцией: объединение горнего, дольнего и инфернального; прошлого, настоящего и будущего; жизни и смерти. Отмеченные в связи с мистическими доминантами Барнаула смыслы эквивалентны, например, пермским: взаимодействие «мессиански окрашенной идеи избранности пермской земли и столь же интенсивно переживаемой идеи отверженности и проклятости этого места» [23, c. 396]. Как замечают исследователи Барнаульского текста, цитируя работу В.Н. Топорова «Текст города-девы и города-блудницы в мифопоэтическом аспекте», «история любого города представляет собой подобное “превращение Вифлеема в Бедлам”» [13, c. 187].

Подводя итог проведенному исследованию, следует отметить, что литературная модель Барнаула должна быть дополнена как именами авторов, ее создателей, так и событиями, образами, атрибутами, заполняющими специфически барнаульское пространство. Как «знаковая система, состоящая из предметных реалий, сложившихся ценностей, литературных архетипов, мотивов, имен, устойчивых идеологем» [19, c. 4], Барнаульский текст находится на начальной стадии становления и изучения. Характерные для образа Барнаула концепты, сформированные творчеством местных и приезжих писателей, могут быть разделены на типологические и индивидуальные. Универсальными для образа любого города являются системные аналогии город-человек (в т.ч. писатель), город-книга, город-текст (в т.ч. интертекст), город-центр мира, город-ад, города-двойники (близнецы и антиподы). Типично обращение художников слова, особенно поэтов, к паронимической аттракции при «расшифровке» имени города. Но то, как воплощаются эти общекультурные модели и творческие стратегии в применении к конкретному историко-географическому, психолого-биографическому и топонимическому материалу, является уникальной семиотической реальностью.

Библиографический список 

1. Богумил Т.А. Геопоэтика Алтая в русской литературе XX – начала XXI вв. / под науч. ред. А.И. Куляпина. Барнаул: АлтГПУ, 2024. 364 с.
2. Дневник Алтайской школы политических исследований № 40. Роль историко-культурного наследия в формировании имиджей регионов : коллективная монография / под ред. Ю.Г. Чернышова. Барнаул : АЗБУКА, 2024. 500 с.
3. Топоров В.Н. Миф. Ритуал. Символ. Образ: исследования в области мифопоэтического. М.: Прогресс – Культура, 1995. 624 с.
4. Анциферов Н.П. Душа Петербурга; Петербург Достоевского; Быль и миф Петербурга. М.: Книга, 1991. 540 с.
5. Лотман Ю.М. Семиосфера. Культура и взрыв. Внутри мыслящих миров. СПб.: Искусство–СПб, 2000. 703 с.
6. Топоров В.Н. Текст города-девы и города-блудницы в мифопоэтическом аспекте // Исследования по структуре текста. М.: Наука, 1987. С. 121–132.
7. Меднис Н.Е. Сверхтексты в русской литературе. Новосибирск: Изд-во НГПУ, 2003. 170 с. URL: http://rassvet.websib.ru/chapter.htm?no=35
8. Кобзев И.И. Встреча культур Запада и Востока в русской провинции: дис. … канд. культурологии: 24.00.01 / Рос. гос. пед. ун-т им. А.И. Герцена. СПб., 1998. 198 с.
9. Абашев В.В. Русская литература Урала. Проблемы геопоэтики. Пермь: Перм. гос. нац. иссл. ун-т, 2012. 140 с.
10. Потанин Г.Н. Сибирь, ее современное состояние и ее нужды. СПб.: изд. А.Ф. Девриена, 1908. 294 с.
11. Казимиров В.Н. Великий Сибирский путь: к столетию начала строительства Транссибирской магистрали. Чита: Оттава, 1991. 230 с.
12. Историческая энциклопедия Сибири: в3 т. Т. 1: А–И / гл. ред. В.А. Ламин. Новосибирск: Историческое наследие Сибири, 2009. 715 с.
13. Бородаев В.Б., Контев А.В. У истоков истории Барнаула. Барнаул: Алт. полиграф. комбинат, 2000. 336 с.
14. Десятов В.В., Куляпин А.И. Барнаульский миф в русской литературе // Культура и текст. 1998. № С. 187-200.
15. Мерзликин Л.С. Избранное: стихотворения и поэма. Барнаул: Алт. кн. изд-во, 1997. 319 с.
16. Литературная мифология Алтая / Е.А. Худенко, А.И. Куляпин, Т.А. Богумил, Н.И. Завгородняя; науч. ред. Е.А. Худенко. Барнаул: АлтГПУ, 2019. 178 с.
17. Токмаков В.Н. Детдом для престарелых убийц. Барнаул: Алтай, 2015. 316 с.
18. Вознесенский А.А. Аксиома самоиска. М.: Икла, 1990. 561 с.
19. Голубков С.А. Семантика и метафизика города: «городской текст» в русской литературе ХХ века. Самара: Самарский ун-т, 2010. 166 с.
20. Козлова С.М. Краеведческий роман: к проблеме жанра. На материале прозы С.К. Данилова и В.Н. Токмакова // Алтайский текст в русской культуре. Барнаул: Изд-во Алт. ун-та, 2021. Вып. 9. С. 109-118.
21. Марьин Д.В. Шукшинская география (города СССР в жизни и творчестве В.М. Шукшина) // Сибирский филологический журнал. 2012. № 3. С. 99-105.
22. Образ Алтая в русской литературе XIX-XX вв.: антология: в 5 т. Т.3: 1917-1945 / под общ. ред. А.И. Куляпина. Барнаул, 2012. 452 с.
23. Абашев В.В. Пермь как текст: Пермь в русской культуре и литературе ХХ века. Пермь: Изд-во Пермского ун-та, 2000. 404 с.