АШПИ 
Маrkov В.V. Facts and Values in Historical Memory
Сведения об авторе. Марков Борис Васильевич, д.ф.н., профессор Санкт-Петербургского государственного университета. Круг научных интересов: философская, культурная, политическая антропология, философия языка, методология гуманитарного познания.
Аннотация. Сегодня интерес к «воображаемому», обозначенный представителями «новой истории», уступает место интересу к исторической памяти. И не только в научном сообществе. «Бои за историю» — одно из популярных шоу сегодняшних масс-медиа. В этой связи можно посоветовать историкам отказаться от роли судьи и занять позицию арбитра. Это значит — разделять, по крайней мере, три фрагмента исторического знания: факты, ценности и оценки. Как реконструкция истории, так и понимание современности сегодня становятся трансдисциплинарным проектом, использующим различные техники анализа сложных общественных явлений.
Факты и ценности в исторической памяти *
Сегодня, в обществе знаний, не только информация, но и культурная память становится символическим и политическим капиталом. Можно привести множество примеров столкновения фактов с нашим пониманием прошлого. Как исследователи мы не можем не считаться с фактами, но нельзя судить о прошлом только на основании фактов. Нужно понимать и учитывать намерения людей, которые делают историю. Ядром исторической памяти являются наши ценности, точнее, наши оценки прошлого. Одни — историки — описывают прошлое, как деяния великих людей, героев. Другие — юристы — воспринимают его как «темное», «бесправное», «тоталитарное» время. Отсюда следует «трансдисциплинарность» истории как науки, которая не довольствуется эмпирическим методами, а использует и техники интерпретации гуманитарных наук, и достижения географии, этнографии, биологии, а также психологии и когнитологии. Это не значит, что факты не нужны. Напротив, их сбор, обсуждение, оценка — ядро памяти.
Следует помнить еще об одном факторе. Манипуляция культурной памятью происходит по правилам, диктуемым масс-медиа. Журналисты и публицисты, естественно, стремятся открыть нечто «жареное», тем самым они дают работу историкам и тем самым повышают имидж их профессии. К сожалению, даже серьезные историки и философы на телевизионной арене превращаются в шоумэнов, которые наподобие гладиаторов действуют по принципу: живешь, пока побеждаешь. В «боях за историю» не до истины, главное — уничтожить противника.
Историческая память является сложным конгломератом объективных фактов, субъективных целей и интерпретаций историков. Высказывания о ценностях отличаются от высказываний о фактах. Первые предполагают признание, вторые действуют независимо от него. Поэтому кажется, что ценности субъективны и не могут быть основой науки. Любое социально-историческое исследование проводится с определенных позиций и предполагает образ будущего. Такие понятия, как «капитализм», «пролетариат», «культура» являются не абстракциями, обобщающими опыт, а интенциями социалистического мировоззрения. Ценности заложены в социальных науках как глубинные предпосылки.
Ценностная беспристрастность, к которой призывал М. Вебер, налагает запрет на пропаганду ценностей, но это не исключает признания ценностных предпосылок у субъектов истории. Поступки человека могут определяться как материальными причинами, например, голодом, так и ценностными установками. В науках о культуре учитываются ценности, на основе которых исторические деятели принимали те или иные решения. Вопрос в том, означает ли такая отнесенность к ценностям допустимость их оценки, т.е. можно ли применять к ним современные моральные или иные критерии? Ценности, конечно, не универсальны, но и не индивидуальны, они формируются внутри сообщества и выступают как нормы и коды поведения. Поэтому историк, например, должен учитывать их роль в человеческой деятельности. Но может ли он оценивать прошлое критериями, принятыми в современном обществе? Не превратится ли исследование в суд над историей? [1, с. 385; 2, с. 96].
Для ответа на вопрос о подсоединении фактов, ценностей и оценок можно использовать аналогию с принципом дополнительности приборов и описаний, фиксирующих различные аспекты реальности [3, с. 110]. Нет единого универсального и, тем более, абсолютного знания, есть разные дисциплины, каждая из которых применяется в своей предметной области. Отвечая на актуальную проблему различия исторических фактов и исторической памяти, следует опираться не только на возможности социальных теорий, но и на здоровый человеческий рассудок. Например, принимать во внимание тот факт, что в нормальном состоянии общества люди имеют время и возможности неторопливо дискутировать на тему исторического выбора. Однако в чрезвычайной ситуации политики полагаются на свое «чутье» или «интересы народа», а решения принимаются на основании неких «самоочевидных истин», без участия экспертов [4, с. 127]. К сожалению, эти решения нередко оборачиваются тяжелыми последствиями. Поэтому одна из задач философии истории состоит в аналитике своеобразных «слепых зон» символического пространства, то есть не обсуждаемых традиций, верований, настроений и т.п. Это похоже на попытку разбудить спящего медведя и потому не безопасно. Выход в том, чтобы показать, что они не являются естественными продуктами исторического опыта народа или непосредственными душевными переживаниями, вроде чувства солидарности или справедливости. Раскрывая сложные, чаще всего невербальные технологии формирования исторической памяти, философия истории окажет обществу важную услугу — будет способствовать освобождению от устаревших стереотипов и архетипов, преодолению ресентиментных настроений и формированию новых позитивных ценностей, на основе которых можно жить лучше
Актуализация культурной памяти обеспечивает истории место лидера среди других гуманитарных наук. Это ставит перед ней новые сложные задачи. Наши дети лишены живой памяти о прошлом, они питаются той историей, которую создают журналисты и ведущие телешоу. Даже социальные сети, где, казалось бы, каждый может сообщить то, что было на самом деле и что он думает об этом, не являются носителями живой памяти об истории. Очевидцы, непосредственные участники событий нередко рассказывают ужасные подробности, которые лучше не знать. На самом деле они не позволяют понять социальный смысл истории. Вместо осмысления того, почему нечто стало возможным, масс-медиа демонстрируют зверства, которые притупляют сострадание и делают жестокость чем-то обычным. Ленты новостей, где одна хуже другой, репортажи с места событий, демонстрирующие страдания жертв, не сопровождаются ни комментариями, ни дискуссиями. И даже специальные телешоу, имитирующие общественное обсуждение, на самом деле отвлекают от размышлений, так как превращаются в своеобразную борьбу на ринге. Это не агора, а Колизей.
Благодаря изучению памятников, созданию музейных экспозиций происходит освоение чужого, но для этого должны быть какие-то зародыши общей протокультуры, должны быть экзистенциальные точки соприкосновения [5, с. 435]. Общие переживания и представления складываются на основе практик взаимодействия с природой и людьми в том или ином историческом контексте. Эти коллективные представления озвучиваются в языке, передаются музыкальными, живописными, художественными и иными произведениями. Они первоначально складывались благодаря ландшафту, климату, охоте или земледелию, а также в процессе труда и развлечения [6]. Важную роль играют дом, утварь, одежда, питание и прочие простые вещи. И сегодня мы слишком мало уделяем внимания тому, каковы антропогенные последствия, например, бытовой техники. А между тем, мобильные телефоны произвели революцию, может быть, более радикальную, чем политические перевороты ХХ столетия. Столь же важными становятся изменения форм труда и, конечно, индустрия отдыха и развлечений.
Глобализация сопровождается гомогенной темпорализацией и одновременно фрагментацией, выделением национальных мифов. Светский модерн уступает место этно-национально-религиозному обществу. Оформляется тирания нового рода, которую одни называют «нелиберальной демократией», другие «либеральным консерватизмом» Возвращение в прошлое воплощается в поисках идентичности. Эпоха живет необходимостью связи между прошлым и настоящим. Об этом свидетельствуют религиозный ренессанс и этно-религиозные движения. Идеологическая пустота привела к множеству конфликтов на религиозной или национальной почве. Неверно понимать эти явления как повторение архаичного прошлого. Религиозность и национальная идентичность сегодня восстанавливаются в перформативной форме.
Каких только музеев не открывают в наше время. Кроме разного рода обществ, которые таким образом самоутверждаются, отдельные коллекционеры тоже превращают свои жилища в музеи. Одержимость мемориализацией, поклонение прошлому, туризм — все это явные отголоски модерна. Очевидно, что интерес к прошлому активно эксплуатируется. Старинные здания становятся «золотой жилой» для предпринимателей. Их переоборудуют, снабжают барами, сувенирными магазинами, клубами, устраивают перформансы, фольклорные представления. Это форма проявления культурного капитализма. Традиция уже не социальный код, а игровая фигура, декорация, создающая иллюзию прочности. Забота о благополучии сочетается с сентиментальностью и ностальгией.
Литература
1. Ницше Ф. Утренняя заря, или мысль о моральных предрассудках. О пользе и вреде истории для жизни; Сумерки кумиров; Утренняя заря: Сборник. Минск, 1997.
2. Паточка Я. Еретические эссе о философии истории. Минск, 2008.
3. Мид Д.Г. Философия настоящего. М., 2014.
4. Шмитт К. Понятие политического. СПб., 2016.
5. Манхейм К. Избранное: Социология культуры. М.; СПб., 2000.
6. Гумилев Л.Н. Этногенез и биосфера Земли. Л., 1989.
* Грант РФФИ №19-011-00775 Топология культурной памяти в диалоге поколений.