Реут О.Ч. Страна электоральных хакеров — новый образ России?

Сведения об авторе. Реут Олег Чеславович, к.т.н., доцент факультета сравнительных политических исследований Северо-Западного института управления РАНХиГС, г. Санкт-Петербург. Область научных интересов: история и методология международных и региональных исследований, глобализация, государственный суверенитет, десуверенизация.

Аннотация. Рассматривается опыт встраивания дискурса влияния на ход зарубежных выборных кампаний в логику применения «мягкой силы» при позиционировании современных средств и методов актуальной российской внешней политики.

Страна электоральных хакеров — новый образ России?

Можно ли было лет двадцать назад предположить, что дискурс влияния на ход выборной кампании и результаты общенационального голосования будут позиционировать Россию не в качестве объекта, а в качестве субъекта? Можно ли было представить, что в стране, где не производятся современные компьютеры, операционные системы, востребованные на мировом рынке мобильные приложения, будут сформированы наступательные кибертехнологии, воспринимаемые в качестве реальной угрозы не только для общественно-политической стабильности индустриально развитых стран, но и для глобальных систем телекоммуникации и связи? В каких обстоятельствах правила поведения государств в киберпространстве перемещаются в серую зону, по отношению к функционированию которой сложившаяся международно-правовая система демонстрирует скорее растерянность и противоречивость, чем цельность и последовательность действий?
В качестве отправной точки размышлений стоит, пожалуй, выделить тезис, в соответствии с которым на протяжении многих лет влияние Интернет-технологий на демократическое развитие оценивалось в необоснованно положительном ключе. Тем не менее Интернет-активность отчасти начала заменять работу институтов властно-общественного взаимодействия. Изменение критериев достоверности сетевой информации стало создавать угрозу для практик выявления и фиксации коллективной солидарности, для производства гражданской компетенции.
Ориентация на перманентное уточнение пределов несомненной верности генерируемых в Интернете сведений претерпела существенные изменения. В значительной степени они были предопределены трансформацией медиапространства. Распространение социальных сетей, викизация, викилизация и твиттеризация изменили как сам процесс медиапроизводства, так и контекст общественно-политического диалога. Значительный рост числа медиаструктур и множественность медиапредложений существенно изменили условия генерации, распространения и использовании политически значимого контента. Медиа стали более автономными по отношению к сфере агрегирования и артикуляции исходящих от социума запросов и все чаще демонстрировали склонность следовать своей собственной логике. Содержание же последней определялось, прежде всего, сменой коммуникативной парадигмы с вертикальной на горизонтальную, что, в свою очередь, привело к выстраиванию новых форм поведения аудитории и восприятия ею медиаконтента. Именно в контексте представленных изменений коммуникативной парадигмы возникли принципиально новые феномены, прежде всего, такие как постправда и фейк-ньюс [1].
В такой ситуации тезис об Интернете как об «одном из прикладных инструментов», задействованных в политической сфере жизни общества, претерпел серьезные изменения. Однако демократические и авторитарные режимы по-разному восприняли последствия этой трансформации.
Отталкиваясь от идеи цифрового суверенитета демократии во главу угла поставили проблему уязвимости сложных инженерно-технических и информационных систем, что, в свою очередь, сформировало принципиально новое видение рисков и потребовало разработки инновационных ресурсов страхования от возникновения неблагоприятных случаев. Неудивительно, что в качестве дискурсивной стратегии была выбрана война с кибертерроризмом. Конечно, было не до конца понятно, о чем конкретно шла речь, но механизмы форматирования полемики отошли на второй план, ведь их стало необходимо рассматривать, лишь исходя из важности достижения целей по расчеловечиванию оппонентов. Даже минимальное обрушение национальных и глобальных электронных систем должно вызывать отвращение на фоне собственного ощущения доминирования или, по крайней мере, поддержания контроля над всем происходящим.
Однако нормы ответственного поведения суверенитетов в киберпространстве оказались нерелевантными для транснациональных хакерских групп. Казалось бы, к ним есть смысл применить походы, выработанные в отношении частных воинских подразделений. Но это «работает» только в ситуации, когда хакерские коллективы выступают контракторами, наемными исполнителями воли государственных заказчиков, т.е. тех, кто действует в интересах отдельного государства или их группы. При этом существуют и все больше заявляют о себе абсолютно самостоятельные группы. Это не идеологически окрашенный интернационал и не хакеры-серфингисты, бороздящие просторы Интернета в поисках промышленных секретов и уязвимостей в банковских организациях. В отличие от хакеров в погонах, разобщенные группы злодеев имеют практически невыявляемую и склонную к постоянным изменениям систему целеполагания.
В течение последнего года определенная ясность появилась в отношении групп, связанных с проектами «Викиликса». Вскрытие почтового сервера национального комитета Демократической партии США и передача конфиденциальных данных с целью обнародования чувствительной информации в интересах политических оппонентов [2] расставили некоторые точки над i. Призыв уделить больше внимания тому, «что было предъявлено общественности», вместо того чтобы заниматься «второстепенными вопросами, связанными с поиском того, кто это сделал» [3], оформил ситуацию выстраивания приоритетов аудитории, которая не является пассивной в категориях влияния на общественно-политическое взаимодействие. Чтение вообще не является пассивным.
Хакерство уже превратилось в поразительный по точности воздействия политический инструмент. При этом вычислить киберагрессора крайне сложно, если не практически невозможно. Киберпроникновения встроены в циклы эскалации межгосударственных отношений, но их востребованность определяется исключительно медийными обстоятельствами. Именно по этой причине все попытки выработки конвенций по наделению правительств широкой свободой действий внутри «национальных сегментов» Интернета взаимоблокируются. А запрет на милитаризацию киберпространства никак не конкретизируется.
Большинство специалистов склоны полагать, что предложения запретить развитие наступательных кибертехнологий стоит признать нереалистичными. Равно как и одностороннее принятие отдельными государствами правил поведения в киберпространстве. Никто не желает не только быть слабой стороной, но и поддерживать стремление более слабой ограничить возможности более сильной.
Вместе с тем, есть понимание того, что из-за специфики кибертехнологий пока совершенно неочевидно, как контролировать выполнение вырабатываемых в данной сфере регулирования международных соглашений и этических кодексов. В отсутствие же сдерживающих факторов и на фоне предельно низкого уровня взаимного доверия кибердержав все продолжают «вооружаться» и тестировать пределы терпения. В условиях безрезультатных попыток договариваться контуры войны начинают приобретать все более ясные очертания [4].
Однако вернемся к обстоятельствам, в которых внимание транснациональных средств массовой информации обращено на тайные операции российских хакеров. Их обвиняют не только во взломе серверов руководящих органов основных политических партий в США и Европе, но и, например, в атаке на базу данных Всемирного антидопингового агентства. Фактически это означает, что речь идет об операциях не столько разведывательного, сколько политико-дипломатического характера. Их цель — предупредить сторонников жестких мер, что «в случае усиления санкционного давления на Россию достоянием общественности станет большой массив нелицеприятной информации» [5].
Подобные действия укладываются в логику применения «мягкой силы», хотя, конечно, в довольно своеобразной форме. Новеллой стоит признать практики экспорта угроз, которые столь активно распространяются наряду с традиционным арсеналом тактических приемов, задействованных во внешней политике. Это отчасти объясняет, почему появившиеся уникальные компьютерные разработки и отечественные IT-лидеры с глобальными амбициями, как тот же Евгений Касперский, «не создали сфер технологической, интеллектуальной и гражданской автономии, инновационных сред наподобие Кремниевой долины в Калифорнии, и все попытки создать такую среду, например, в Сколково, были крепко связаны с государственным патронатом» [6].
Высокотехнологический авторитаризм, встроенный в структуры информационного общества, представляет собой вариант уклонения от строительства эффективных политических институтов в условиях запроса на легитимацию режима внутри страны и снижения издержек персоналистского правления. При этом в эпоху постправды и фейк-ньюс он оказывается неотделимым от позиционирования на международной арене. В значительной мере это является продолжением той линии демонстрации насилия, которую конструируют казаки, байкеры и околофутбольные ультрас. Симулякры патриотически настроенной общественности органично дополняются группами электоральных хакеров. Протестные контркультуры фактически встроены в систему официоза, воспроизводящего образцы изоляционистского поведения.
В заключение стоит обратить внимание на то, что вопросы кибербезопасности по праву относятся к наиболее сенситивным в рамках двухсторонних отношений ведущих кибердержав, которые сперва официально приравняли Интернет-атаки к традиционным военным действиям, а затем заявили о готовности последовательно реализовывать право на реагирование в случаях выявления актов агрессии. При этом дебаты о цифровом суверенитете и возможностях регулирования со стороны международного сообщества вынесены в высококонкурентную медиасреду. Как правило, они организованы по принципу спирали. За требованием распространить принцип невмешательства во внутренние дела государств на «национальные сегменты» Интернет-пространства и дать правительствам больше полномочий следуют осуждающие оценки попыток необоснованного насаждения цензуры, государственного контроля и манипулирования общественным мнением. При этом, сами кибердержавы не считают необходимым принимать какие-либо отдельные правила поведения в киберпространстве, полагая, что все спорные вопросы можно решить при помощи действующих международных норм.

Литература

1. Stockdale D. Why We Should Hold Facebook Responsible for Fake News, 22 March 2017. // Center for Digital Ethics and Policy. URL: http://digitalethics.org/essays/facebook-responsible-fake-news
2. Shear M., Rosenberg M. Released Emails Suggest DNC Derided the Saunders Campaign // New York Times. 22.07.2016. URL: https://www.nytimes.com/2016/07/23/us/politics/dnc-emails-sanders-clinton.html
3. Путин В.В. Интервью международному информационному холдингу Bloomberg, 1 сентября 2016 г. URL: http://kremlin.ru/events/president/news/52830
4. Реут О.Ч. Пролегомены к будущей кибервойне, 15 ноября 2016 г. // Центр политического анализа. URL: https://centerforpoliticsanalysis.ru/position/read/id/prolegomeny-k-buduschej-kibervojne
5. Черненко Е. Смогут ли державы договориться о правилах поведения в киберпространстве, 22 сентября 2016 г. // Московский центр Карнеги. URL: http://carnegie.ru/commentary/?fa=64651
6. Медведев С. Электронный топор: как российский хай-тек встраивается в репрессивный режим, 18 мая 2016 г. // Forbes.ru. URL: http://www.forbes.ru/mneniya/vertikal/320407-elektronnyi-topor-kak-rossiiskii-khai-tek-vstraivaetsya-v-repressivnyi-rezhi